— Ученый.
— Наверное, на теплоходе и договорились, — продолжал Демин. — А иначе откуда бы Хват узнал про бабки?
— Думаете — он?
— А кто? Кто?!
— Ну, позвонил Тимур, когда деньги исчезли, попросил выбить долг, — предположил Герман. — Обычная практика. И обычная ставка — половина долга.
— Да никуда они не исчезли! Хват их забрал, больше некому. А иначе не сходится. Кто знал, что бабки повезут из Чкаловского? Только Тольц и Тимур. Они что, трепались об этом на всех углах? Клещ не знал, куда их повезут? Да, не знал. Но проследить бэтээры с бабками — проще простого. Если знаешь, откуда они пойдут. И смотри, как быстро все провернули — в часы. Значит, готовились. Нутром чую — его рука!
— Не докажете, Василий Николаевич. Нутро нутром, но прокурор потребует доказательств, не мне вам рассказывать.
— Может, это и не докажем, — согласился Демин. — Мы его по-другому прихватим. На сколько баксов могло быть часов в тех тюках? Если считать, что в них были часы.
— Трудно сказать.
— Примерно?
— На миллион, не больше.
— Вот! — удовлетворенно кивнул Демин. — А с Тольца уже сняли два и еще два с половиной требуют. Статья девяносто пятая, часть третья, если помнишь. Вымогательство. От пяти до десяти лет с конфискацией имущества. Закроем в Бутырку, а там, смотришь, и про налет что-то всплывет. Эти два «лимона» Тольц отдал налом?
— Нет, конечно. Хват не дурак. Потребовал перевести на счет в Австрии.
— На свой?
Герман усмехнулся:
— И здесь не выходит. Я специально об этом спросил. На номерной.
— Сечешь фишку, — одобрил Демин. — Не забыл выучку. Но два с половиной миллиона Тольц будет переводить? Будет. Вот и доказательство. Напишет Тольц заяву на вымогательство? Не побоится?
— Нужно спросить. Может испугаться. Он же не хуже нас знает, как это бывает. Хват выкупит заяву — и что?
Демин сжал правую руку в кулак и ладонью левой рубанул по локтю:
— Вот он что выкупит! Понял? Выкупит! Вот ему, а не выкупит! Билеты на этот спектакль буду продавать я!
— Тогда поехали, — кивнул Герман.
Заявление Ян написал, хоть и с очень большой неохотой. Герман и Демин вернулись на Петровку и еще часа два обсуждали детали.
— А теперь звони Клещу, забивай стрелку, — подвел итог Демин.
— Как назваться?
— Как есть. Тольц твой компаньон. Встречаетесь один на один.
— А если откажется?
— Скажешь, что бабок не будет. Война никому не нужна, даже бандитам. Не откажется. Чтобы этот волчара отказался от двух с половиной «лимонов» «зеленых» — да ни в жизнь!
Стрелку забили на два часа дня на Таганке. Место и время назначил Клещ за час до встречи. Этого Демину хватило, чтобы расставить своих людей. Без пяти два Герман пересек площадь и остановился возле телефонных будок, торчавших вдоль глухой стены на углу Земляного вала и Большой Коммунистической. Это место Герман хорошо помнил. В день похорон Высоцкого он, тогда семнадцатилетний пацан, вместе с другими москвичами теснился на крышах этих будок, смотрел в сторону театра, откуда должны были вынести гроб с телом Высоцкого. Вся площадь была заполнена людьми. Толпились на балконах, торчали в окнах окрестных домов, висели на строительных лесах ближней церквушки, храма Святителя Николая Угодника на Болванке. Милиционеры, нагнанные на московскую Олимпиаду из провинции, сначала пытались согнать народ с телефонных будок, но на них так дружно рявкнули, что те оступились. А один, совсем зеленый, попросил: «Ребята, пособите, мне тоже охота поглядеть». В несколько рук втащили его наверх, ужались, придерживали, чтобы не свалился с будки. Был погожий июльский день. Было много цветов. И было светлое, трогательное до кома в горле, чувство душевного единения с тысячами незнакомых людей.
В два Клещ не появился. Прошло еще несколько минут. Дул пронизывающий ветер, срывался снег вперемешку с дождем. Кожаное пальто Германа и стоявший у его ног черный кейс покрылись леденистой пленкой.
Четырнадцать десять. Хвата не было. Ровно в четырнадцать пятнадцать у будок тормознуло такси, из него выгрузился Клещ в сбитой на затылок зеленой велюровой шляпе и в распахнутом желтом, верблюжьей шерсти реглане. Такси отъехало и припарковалось неподалеку. Сунув руки в карманы пальто и широко расставив ноги, Хват остановился перед Германом, исподлобья разглядывая его.
— Небось, думал — не объявлюсь? Рано радовался. Ты, значит, и есть Ермаков?
— Я и есть. Не узнал? А ведь мы встречались на «Шота Руставели».
— С чем явился?
— С баксами. — Герман ногой подсунул Хвату кейс. — Здесь пятьсот тысяч.
Хват отшатнулся, как если бы в кейсе была бомба.
— Эй! Ты за кого меня держишь, парень? Думаешь, возьму? Умным себя считаешь, а меня лохом?
— Наоборот, — возразил Герман. — Думаю, не возьмешь. И правильно сделаешь.
Хват настороженно огляделся. Не обнаружив ничего подозрительного, с угрозой предупредил:
— Только давай без фокусов. А то ведь я могу кое-что показать. Посмотри-ка вон туда, на театр, на крышу. Что видишь?
— Ничего.
— Сейчас увидишь, — пообещал Хват и помахал рукой. Из-за вентиляционных люков показались три черные фигуры. — Теперь видишь?
— Теперь вижу. Что у них в руках — СВД или что покруче?
— Угадал. Догадливый ты, Ермаков! «Винторезы» у них в руках. С оптикой. Впечатляет?
— Тебя погубит страсть к показухе, — неодобрительно заметил Герман. — Не дают покоя воспоминания о спортивных триумфах? И что они будут делать? Стрелять? По кому?
— По кому нужно.
Герман извлек из внутреннего кармана пальто милицейскую рацию, сказал в микрофон:
— Василий Николаевич, мы тут крышами меряемся. Вы поняли, какими крышами? Покажитесь. Прием.
— Понял тебя, — донесся сквозь треск помех голос Демина.(без отступа) — Смотри, — предложил Герман.
Из подворотни углового дома по Большой Коммунистической выдвинулся милицейский «рафик», из него высыпали шесть омоновцев в бронежилетах, встали возле машины в расслабленных позах, положив руки на приклады и стволы «калашниковых».
— А теперь погляди туда, — кивнул Герман в сторону Земляного вала.