Там тоже уже стоял милицейский «рафик» с омоновцами. Пока Клещ, поворачиваясь всем телом, рассматривал предъявленные ему доказательства серьезности намерений, Герман оглянулся на здание театра и с удовлетворением отметил, что к подъезду подкатили две черные «Волги», из них высадились люди в камуфляже и проскользнули в театр. Операция разворачивалась по плану, теперь нужно было потянуть время.
— Сигналь своим снайперам, — посоветовал Герман. — Посмотрим, как они умеют стрелять. По московскому ОМОНу, а?
— Артель «Напрасный труд», — злорадно ухмыльнулся Хват. — На меня ничего нет.
— Не скажи. В МУРе уверены, что три омоновца — твои дела.
И сто двадцать миллионов из склада забрал ты.
— В Папу Римского тоже стрелял я? Они уверены! Жопу пусть подотрут своей уверенностью! Я вообще не знаю, о чем ты толкуешь!
— Знаешь. Мой компаньон написал на тебя заявление. Что ты вымогаешь у него четыре с половиной миллиона долларов. Два уже получил. Я встретился с тобой, чтобы разрулить это дело. Принес пол «лимона». В счет тех, что ты требуешь с Тольца.
Хват еще дальше отодвинулся от кейса.
— Я к ним даже не прикоснусь!
— Это не важно. Главное — я их принес. А теперь скажу, что будет дальше. Тебя задерживают, предъявляют обвинение по девяносто пятой статье…
— Муйня!
— Ты не дослушал. Проводят обыск. И находят знаешь что? Грязный ствол. «Тэтэшник», из которого были убиты три омоновца. Не знаю, где находят. Может, в машине. Или на даче. Где захотят, там и найдут. Да, это не очень законно, — признал Герман. — Даже совсем незаконно. Но если нельзя, но очень хочется, то немножко можно. А кое-кому очень хочется тебя посадить.
— Я выйду из Бутырки через два часа!
— Ты никак не врубишься в ситуацию. Напрягись, ты же умный человек. Вон те ребята с «калашами» — они из райотдела на Варшавке. Это их друзей убили твои люди. И они это знают. Их сейчас не колышет законность. Их колышет справедливость. Не доедешь ты до Бутырки. Понял? Тебя пристрелят при попытке к бегству.
Об этом уговора с Деминым не было, но Хват не мог проверить, действительно ли омоновцы из райотдела на Варшавке. И предположение это было не из тех, от каких можно легко отмахнуться. В те времена даже самые крупные воры в законе старались воздерживаться от «мокрухи». За нее полагалась «вышка». А за мента пуля. До суда. Не всегда об этом знало начальство, но свои девять граммов свинца убийца милиционера получал всегда. И Хват об этом знал.
Он вновь обвел настороженным взглядом наготове «рафики». Потом посмотрел на крышу театра, как бы соразмеряя силы. Но на крыше никого не было. Из театра уже без всякой спешки появились омоновцы, швырнули на асфальт снайперов, достали дубинки и принялись деловито молотить ими по головам, добавляя ботинками куда попадет, без разбора. Со стороны они были похожи на крестьян, старательно отрабатывающих урок. Потом зашвырнули задержанных в подоспевший милицейский «уазик», расселись по «Волгам» и укатили.
— Ну, как? — поинтересовался Герман. — Понял, с кем ты связался?
— Чего ты добиваешься?
— Отстань от Тольца. Ты получил с него два «лимона». Скажи спасибо. Если бы я об этом узнал раньше, не получил бы и цента.
— А если нет?
Герман включил рацию:
— Василий Николаевич, приступайте.
— Понял тебя.
Омоновцы натянули на лица маски и занырнули в «рафики». Хват затравленно огляделся. Герман представлял, какие картины крутятся у него в голове. Задержание — это только на бумаге просто, строчка протокола. На деле — толчея, возбуждение, злобный азарт: «Лежать! Руки за голову!» Наручники, бешеные глаза в прорезях черных «ночек», грязный пол «рафика», тяжелые ботинки у лица. Много ботинок. Так много, что возможно все.
Машины включили проблесковые маячки и окутались дымом.
— Отбой! — закричал Хват. — Дай отбой!
— За базар отвечаешь?
— Отвечаю!
— Василий Николаевич, как слышите меня? Прием.
— Слышу тебя, Герман.
— Все отменяется.
— Уверен?
— Я уверен? — обернулся к Хвату Герман.
— Уверен, твою мать, уверен!
— Уверен, — повторил Герман. — Как поняли?
— Понял тебя, — буркнул Демин. — Конец связи.
«Рафики» с омоновцами сдали задом и скрылись из пределов видимости.
— Значит, мы обо всем договорились? — спросил Герман. — Одно твое появление возле Тольца, и его заявлению будет дан ход.
— Какие гарантии?
— Никаких. Тебе придется положиться на мое слово.
— Ну, смотри, Ермаков! — хмуро пригрозил Хват, подавая знак таксисту. — Слово сказано. Помни!
— Ты тоже, — ответил Герман.
Такси укатило. Герман обессиленно прислонился спиной к телефонной будке.
Получилось!
Вечером собрались в Олсуфьевском в офисе «Терры», бывшей конторе «Континента». Тольц сидел поникший, растерянный, никак не мог поверить, что все уже позади. Демин молча опрокидывал стопку за стопкой. Герман не отставал. Но хмель не брал, водка словно бы никак не могла восполнить энергию, затраченную на стрелке с Хватом. Через некоторое время Тольц поднялся:
— Извините, поеду домой. Что-то мне не по себе. Заприте за мной, — попросил он Германа.
У двери сказал:
— Спасибо, Герман, я ваш должник. Не знаю, будет ли у меня возможность отдать долг. Но если будет…
— Бросьте, Ян, — отмахнулся Герман. — Если на то пошло, вы должник Демина.
— Да, и Василия Николаевича. Мне хотелось бы его отблагодарить.
Как вы думаете, это удобно?
— Не знаю. Спрошу. Может обматерить.
— Но вы все же спросите, — с жалкой улыбкой попросил Тольц.
Когда Герман вернулся в кабинет, Демин дал волю своим чувствам:
— Упустили сучару! Когда он снова подставится? Жди! И все ты! Сопли распустил. Незаконно! Посадили бы к хренам собачьим — все больше стало бы порядка в России!
— Василий Николаевич, но ведь подбросить человеку грязный ствол…
— Бандюге!
— По-вашему, так можно навести порядок в России?
— За это я перед прокурором отвечу! А за то, что убийца гуляет на свободе — за это мне отвечать перед Богом! И тебе вместе со мной! Так и запомни!
— Ян просил передать, что считает себя вашим должником, — перевел Герман разговор на другую тему. — Он хотел бы отблагодарить вас.