— Гримсон!
Наступила тишина. Бьорн помнил рассказы о миге перед началом сражения: противники меряют друг друга взглядами, готовясь биться не на жизнь, а на смерть. Такое молчаливое противостояние порой заставляет бежать тех, кто оказался в меньшинстве или в безнадежной позиции. В эту минуту слабые духом развернулись бы и бежали, ища спасения на мосту или в темной воде…
Но только не воины Харейда.
— Чего ты ждешь, Гудвинсон? — прогудел Торкель. — Ты нанес нам столько ударов в спину, а теперь боишься посмотреть в глаза?
Всадник, дав войску сигнал к атаке, так и не спешился; он ответил Торкелю по-норвежски, хоть и с сильным английским акцентом:
— Лучше посмотри в глаза правде, человек с севера. У твоих людей нет брони, за вами река. Нас уже в три раза больше, а скоро подоспеют остальные. Сложите топоры и копья. Так и быть, мы подарим вам жизнь.
По рядам скандинавов пронесся ропот. Любой викинг — одновременно и ратник, и купец, а значит, рассмотреть нужно все предложения. Даже самые позорные — например, плен и рабство.
— Жизнь? — переспросил тихий голос.
Ничуть не похожий на трубный рев Торкеля Гримсона, он все же перекрыл шум толпы. Бьорн слышал этот свистящий шепот лишь однажды, и теперь кровь снова застыла у него в жилах.
— Жизнь? — повторил Черный Ульф.
Он проскользнул между щитами, словно призрак, проковылял вперед и оказался лицом к лицу с англичанами.
— А что в ней такого ценного?
Старик пошатывался; ветер развевал тонкие черные одежды на костлявом теле. В одной руке Ульф держал меч — или, скорее, меч служил ему опорой.
Повисло долгое молчание. Северяне с суеверным ужасом воззрились на своего сородича. Тишину внезапно оборвал смех.
— Только гляньте на этого богатыря! Вражеские ряды расступились, один воин вышел вперед и направился к хилому викингу.
— Пойдем, дедуля, мы проводим тебя поближе к огню и дадим теплого молока.
С этими словами англичанин издевательским жестом подставил хромому локоть. Черный Ульф среагировал молниеносно, будто вовсе не он только что едва волочил ноги. Его клинок взлетел и упал в мгновение ока, так что не все успели заметить удар. Насмешника он тоже застал врасплох — иначе тот увернулся бы. Отсеченная по локоть рука отлетела в сторону, Ульф как ни в чем не бывало снова оперся на меч.
Миг замешательства, и воздух наполнился криками. Громче всех голосил покалеченный англичанин, который откатился к своим соратникам, щедро окропляя их алыми брызгами. Вновь прогремел клич викингов — переговоры закончились, пролитая кровь отрезала путь назад. Но всех заглушал пронзительный вопль Черного Ульфа, в котором не было ни ликования, ни страха, одно лишь животное бешенство; он принадлежал не человеку, а зверю. Вонзив клинок в землю, хромой викинг с пеной на губах рванул на себе одежду; утлая ткань не выдержала ярости, и секунду спустя наготу Ульфа прикрывала лишь волчья шкура.
— Довольно! — вскричал Гарольд Гудвинсон. — Прикончить его! Убить их всех!
Английское войско двинулось вперед. Первыми шли двое молодцов, намного превосходивших старика ростом. Они расстались с жизнью одновременно, едва клинок описал в воздухе сверкающую дугу. Потом Бьорн потерял берсерка из виду — враги наступали, а викинги смыкали ряды. Юноша готовил к бою стрелы и не мог смотреть по сторонам, но вскоре услышал среди людских криков и лязга стали, как волк зашелся воем, внезапно оборвавшимся на высокой ноте — в тот самый момент, когда столкнулись щиты противников. Бьорн поднял глаза: над головами летел круглый предмет. Сначала он принял его за мех для воды и подивился, зачем бросать во врага столь безобидный снаряд, но тут же различил седые волосы, морщинистую кожу, испещренную татуировками, амулеты из звериных костей — и безумный оскал на лице Черного Ульфа.
Бьорн всегда боялся, что дрогнет, когда придет время битвы. Страх действительно царапал сердце и ворочался в груди, словно зверь в берлоге, но сейчас было не до него. Он сражался наравне со старшими, стал частью слаженной боевой машины. Ингвар и Торольф орудовали копьями, стараясь выбить щиты из рук англичан, подставить их под отцовский удар. Тогда Костолом сполна оправдывал свое прозвище. Даже Торкель мог поднять исполинский топор лишь обеими руками, так что перед ним сновал проворный Эйрик, отражая все выпады и отвлекая врага. И тут наступал черед Бьорна: едва завидев обнаженное горло под завязками шлема или беззащитную подмышку, он спускал тетиву. Одни стрелы летели мимо, другие находили цель; юноша слышал предсмертные вопли, но не успевал радоваться своей меткости — он бил без передышки. Стрелы, загодя воткнутые в землю, скоро кончились. Натиск англичан разбился о стену норвежских щитов, и противник отступил, готовясь ударить вновь. Бьорн торопливо выдернул стрелы из трупов, до которых мог дотянуться, и опустошил колчаны своих менее удачливых соратников, что лежали, уткнувшись в багровую землю. Пальцы горели и кровоточили от тетивы, но Бьорн все стрелял, Торольф с Ингваром рубили и кололи, Эйрик вертелся, отбивая град ударов, а Торкель снова и снова обрушивал топор. Вокруг росла груда тел.