Но так не могло продолжаться вечно. Враги превосходили числом, доспехи защищали их плоть от стали, а викинги могли надеяться лишь на собственную ловкость и силу. Ряды северян редели, щитоносцы гибли один за другим, и некому было встать на их место. Слева от Бьорна пало сразу трое воинов, оставив брешь в обороне.
— Торольф! — вскричал Бьорн.
Старший брат занес копье, не замечая, что к нему устремились двое англичан. У Бьорна оставалась лишь одна стрела, и первый противник упал навзничь, хватаясь за оперенное древко, внезапно проросшее в глазнице. Но его товарищ уже поднял топор в смертельном ударе — роковом для серебряной кольчуги Торольфа, которой тот так гордился.
Бьорн с воплем бросился вперед, схватил копье и всадил его в грудь врага — слишком поздно. Он рухнул на колени и обхватил ладонями голову брата, глядя, как свет жизни гаснет в его глазах.
Слезы ослепили его; казалось, он потерял и слух, потому что шум битвы внезапно стих. Боевой клич «Гримсон!» донесся словно издалека; будто сквозь туман он видел, как отец и братья обступили его и умирающего Торольфа, удерживая врага на расстоянии. Бьорн поднял голову: прямо на него мчался воин с занесенным копьем. Вот она, смерть, на сверкающем наконечнике. Сейчас Бьорн последует за братом; быть может, он заслужил место рядом с ним в Валгалле, на вечном пиру.
И тут отец загородил его, воздев над головой топор. Но Эйрик, оскользнувшись в кровавой грязи, не успел остановить англичанина, и Торкель принял на себя всю силу удара — наконечник пробил грудь и выше со спины. И когда предсмертный крик отца, этот могучий рев, заглох, истаял, захлебнулся, грохот сражения вновь ворвался в уши Бьорна, а с ним пришло озарение.
Он принимал за страх тревогу, что нарастала внутри с начала битвы. Медленно поднимаясь с колен и глядя, как противник пытается вырвать копье, застрявшее в теле Торкеля, Медвежонок понял, что ошибался. Он уже знал, что именно не давало ему покоя, когда нащупал за спиной перевязь, и ясеневая рукоятка удобно легла в ладонь; знал это, занося топор — в тот миг, когда враг наконец освободил свое оружие. А потом Бьорн опустил Клык Смерти с такой мощью, что самое толстое бревно раскололось бы пополам, и лезвие рассекло стальной шлем, как кусок масла. Вот тогда знание открылось ему во всей полноте.
Не ужас скребся в его груди — это медведь рвался наружу.
Лишь малая часть его существа осталась Бьорном. Он сорвал с себя одежду, чтобы кожей ощутить дуновение ветра и теплую кровь. Но остатки человеческого разума подсказывали, что сталь и ясень все же сильнее зубов и когтей; его враги хорошо выучат этот урок перед смертью. И где-то на краю сознания ликовал прежний Бьорн: он чувствовал себя живым, как никогда раньше. Теперь, зная, кто или что он, не жаль и умереть.
Он Бьорн Медведь — берсерк.
Но даже столь могучий воин не может сражаться в одиночку с целой армией. Сколько бы англичан он ни убивал, их место занимали другие, а викингов оставалось все меньше. Бьорн рычал и наносил сокрушительные удары, стремясь прорвать ряды неприятеля, но те лишь сдвигались под напором подкрепления. Медведь — зверь не только лютый, но и хитрый, а потому Бьорн сообразил: чтобы сражаться дальше, нужна подмога. Вместе с сородичами он отступал к речной отмели, пока их не прижали к воде. Хищник внутри все еще бесновался, но мечи и копья жалили со всех сторон, в воздухе мелькали топоры. Вот лезвие полоснуло его по ноге, другое вонзилось в руку. Кто-то метнул в него топор; получив обухом в затылок, Бьорн оступился на крутом склоне и кубарем скатился в темную реку.
Он ушел под воду с головой. Холод отрезвил его, вытеснив зверя, и в затуманенном разуме мелькнула мысль: он не один в ледяной тьме. Ощутив легкое прикосновение, а затем толчок, Бьорн оттолкнул незримый предмет здоровой рукой, но пальцы запутались в длинных волокнах, на ощупь похожих на водоросли. Тщетно пытаясь освободиться, он вынырнул на поверхность, хватая ртом воздух, — и увидел свою добычу.