Все еще сомневаясь, но понимая, что времени на раздумья нет - по крайней мере сейчас - я вхожу внутрь и закрываю за собой дверь. Запираю замок и, даже не подозревая, что задерживала дыхание, выдыхаю, всколыхнув застоявшийся воздух. И сразу улавливаю, среди затхлости, те самые знакомые запахи, особые запахи, которые наполняя каждый дом, создают его личный неповторимый запах.
Я чувствую эвкалиптовый запах маминого крема для рук, резкий металлический запах, который никогда не смывался с рук отца и запах масла, которым Ави смазывал свои ножи. Я чувствую запах, покрытого потом, спортивного инвентаря Люка, и его любимого цитрусового шампуня. Я чувствую карамельный аромат гигиенической помады Эм, и запах мятных леденцов, к которым она пристрастилась. Все это прошло, но по-прежнему здесь. Покидая этот дом, я не чувствовала ничего. Теперь я чувствую слишком много.
Стоя посреди кухни, я позволяю им захлестнуть меня - теням и очертаниям всего, что так привычно и знакомо - и я не в силах сдержать нахлынувшие слёзы. В такие моменты, когда преобладает боль, я могла бы с лёгкостью снова впасть в блаженное оцепенение… если бы это не значило, что надо пренебречь Кордом. Я не могу вернуться к состоянию бесчувственности, если для этого нужно его разлюбить.
Я прохожу мимо обеденного стола, где отец часто чистил свой пистолет, уделяя время, чтобы и нам показать, как правильно это делать, как он разбирается и собирается обратно, словно замысловатая головоломка. Кухонный островок, уголки которого с годами обтёрлись, смягчились.
Теперь гостиная. И, несмотря на то, что я погрузилась в прошлое, моя рука все равно крепко сжимает пистолет. Безопасность - это не данность, не здесь и не сейчас.
Книжные полки, вдоль дальней стены, заполнены родительской коллекцией бумажных книг и флекси-ридеров. Полосатые диваны, на которых друзья моих братьев ночевали, когда опаздывали на последний поезд. Журнальный столик, который стал слишком низким, после того как отец подпилил ножки, в попытках сделать его устойчивым.
Там что-то есть…
Я наклоняюсь над столиком, осматривая его полированную поверхность, теперь покрытую слоем пыли.
Мокрый круглый след. От чашки или стакана. Он отпечатался на дереве поверх слоя пыли, из чего я делаю вывод, что он оставлен недавно.
Я выпрямляюсь, теперь сердце колотится чуть быстрее и мне в голову приходит новая мысль. Опомнившись от открытия того, что она устроилась здесь как дома, я иду к входной двери.
Она не заперта.
Я открываю ее и, проверяя замок снаружи, провожу большим пальцем вдоль лицевой панели рядом с тем местом, куда вставляется ключ, потому что в темноте много не увидишь, особенно мелкие царапины от воровской отмычки или отвертки…
Задранные края и зазубренные бороздки вокруг замочной скважины служат мне ответом. Я вспоминаю дезинтегратор Корда. То, что у нее есть своя система взлома весьма символично. Мы обе потихоньку уравновешиваем свои преимущества и силы.
Я закрываю дверь и оставляю ее незапертой, как нашла. Нет смысла давать ей понять, что что-то изменилось, если она вернется раньше. Нет смысла не воспользоваться любым доступным преимуществом.
Практически все комнаты свободны. Комната моих родителей все в том же виде, как ее оставил отец. Кровать застелена их простынями, неразобранное белье громоздится в корзине. На прикроватной тумбочке лежит книга, все еще открытая, чтобы не забыть страницу. Он прочитал только три четверти.
Спальня Ави и Люка, на половине Люка все еще разбросаны в беспорядке его вещи. Я так и не смогла заставить себя зайти сюда, после случившегося и прежде чем мне пришлось покинуть дом.
А в моей спальне - той, которую я делила с Эм - очевидны признаки вторжения.
После того, как Эм умерла, я застелила ее постель желтым стеганым покрывалом с оборками и посадила рядом с подушкой ее любимых мягких зверушек. Ей так нравилось, она говорила, что они приносят ей хорошие сны. И с тех пор я больше не прикасалась к ее постели. И даже не смотрела на нее. Было слишком больно представлять ее там целой и невредимой, в то время как она была похоронена под тремя метрами земли и превратилась в прах.
Теперь же тут кто-то похозяйничал. Ее игрушки сдвинуты на одну сторону, подушка покосилась, одеяло подоткнуто неаккуратно.
В моей постели кто-то спал, а не просто сидел, как на кровати Эм. Покрывало отброшено, на подушке остался след ее головы. На наволочке даже остался одинокий черный волос, который длиннее, чем были у меня даже до моей опрометчивой стрижки и покраски.
Я замечаю все одновременно и, доведенная до бешенства, пытаюсь понять, что еще она натворила. На столе кавардак, но не такой, как раньше. Не творческий беспорядок, к которому я привыкла, а нарочитая небрежность. Мои ручки, кисти и краски растолканы не по тем стаканам. Книги по искусству и альбомы для рисования разложены не по тем стопкам. Ящики приоткрыты. Я чувствую слабый запах дерева, исходящий изнутри.
Ярость застилает мне глаза красной пеленой. То, что мой Альт спала здесь среди моих вещей, нашла приют в том месте, где все еще пахнет Эм, равнозначно нападению, осквернению личного пространства. У меня вырывается всхлип ярости, этот звук нарушает тишину.
Дышать. Надо просто дышать. Мои пять минут быстро тают.
Я бросаюсь в ванную родителей. У раковины лежит наполовину использованный тюбик зубной пасты… папина бритва… любимые мамины бусы в маленькой шкатулке, которую папа никогда не убирал…
Обыденный вид этих вещей вызывает во мне приглушенную боль, которая постоянно стремится вырваться наружу. Но я подавляю ее и начинаю судорожно рыться в аптечке, как будто ищу дозу.
Я гремлю баночками и роняю их на столешницу раковины. Баночки скатываются с нее и их содержимое рассыпается по полу. Таблетки похожи на разбросанные дешевые леденцы пастельных цветов. Они должны быть где-то тут. Я помню, что положила их…
Наконец я нахожу то, что искала: папино снотворное, которое ему выписали после смерти мамы, маленькая баночка, которую легко не заметить и легко недооценить.
Я открываю крышку и заглядываю внутрь. Тут достаточно. Но не слишком после того, как папа использовал их в своих целях.
Чтобы совершить самоубийство.
В Керше это мертвое, незнакомое, почти вышедшее из употребления словосочетание. Сколько бы я не пыталась сопоставить его со смертью своего отца, оно ощущается как болячка на языке. Одно дело, когда неактивированный не может освоить основы боевой подготовки или активированному фактически так и не удается попрактиковаться. Другое дело, когда завершивший решает, что выживание того не стоит.
К такому выводу пришел и мой отец, когда принял таблетки. В конце концов, он решил, что жизни со мной и Люком не достаточно, чтобы мириться с потерей мамы, Эм и Ави. И я возненавидела его за это… тогда. Теперь, думая о том, что поставлено на карту в моем случае, я все равно его не понимаю - и, наверное, никогда не пойму - но больше не испытываю ненависти.
Я высыпаю все таблетки в ладонь и кладу их в карман джинсов. Корд настороже. Если он не будет спать к тому моменту, как я вернусь, то нет шансов, что он не заметит баночку, как бы я ни старалась ее спрятать.
Время почти истекло, я выхожу тем же путем, что и пришла: вниз по лестнице, на кухню и через заднюю дверь. Потом вдоль дома, через передний двор и на улицу. День потихоньку проникает в дом, тени постепенно рассеиваются. Нужно торопиться, пока я не стала удобной мишенью.
Обратно в дом Корда, на минуту я задерживаюсь в дверях, несомненно он знает, что я улизнула. Часть меня боится, что он спросит, где я была. Другая часть хочет этого, если в результате мне придется отказаться от своей затеи. И он сможет убедить меня пойти другим путем.
Но Корд все еще спит. Дверь в его спальню закрыта.
Я приступаю к работе.
Приготовление завтрака занимает у меня много времени. Не только потому, что с тех пор, как я что-то готовила, прошла вечность, но и потому что мои кулинарные способности далеки от выдающихся. Повезло, что я хоть не спалила весь дом.