– Какая глупость! Давайте-ка лучше выпьем.
– Вполне резонное предложение, – согласился Папасов, разливая алкоголь и лимонад.
На дорожке показалась горничная с кофейником в руках. Когда она вошла в беседку, Ардашев сказал:
– Дарья, вам придётся вновь ответить на мои вопросы. И я объясню почему. Если у вас действительно не было «Петербургской газеты», то, выходит, её подложили в стопку уже на даче. В таком случае мне придётся побеседовать с каждым человеком, который был сегодня здесь. Да, я потеряю время и отвлеку людей от выполнения своих непосредственных обязанностей. Но если после этого у меня появится уверенность в том, что никто из моих собеседников не мог подсунуть Ивану Христофоровичу злосчастную газету, то тогда я пойму, что вы мне в чём-то солгали. Вероятнее всего, после этого вас уволят. Естественно, я не хочу доводить дело до крайности. Однако у меня сложилось впечатление, что вы что-то недоговариваете.
– Спрашивайте, я всё расскажу, – ставя кофейник на стол, с готовностью пообещала служанка.
– Давайте начнём сначала. Вы купили газеты, и как дальше вы их несли? В двух руках? В одной? А может, вы их положили в сумку?
– Да, в сумку, в матерчатую. Я её сама шила. Без неё никак нельзя. Кроме газет много чего ещё приходится покупать. Я складываю в неё продукты, когда хожу на базар.
– Сегодня вы тоже там были?
– Хаживала, покупала оранжерейные помидоры и огурцы.
– Опишите ваш маршрут.
– Что-что?
– Расскажите, какой дорогой вы шли?
– Да как обычно: от вокзала забёгла на базарчик, оттуда по Кронштадтской вышла на Дворцовый, с него через развилку – на Еленинскую.
– И что же, вы ни с кем не разговаривали, никуда не заходили?
– Почему же? Господин один, важный такой, свободную комнату искал. Вот он и спросил, как пройти на Еленинскую. Я ему ответствовала, что сама туда иду. Тогда он остановил извозчика и сказал мне, что довезёт. Вот я и села в экипаж. Потому я быстро и приехала. А так бы пешей далече добираться.
– Сумку вы несли или он?
– Конечно, я. Он же барин.
– Где находилась сумка, пока вы ехали в коляске?
– На скамейке между нами.
– И газеты торчали из неё?
– А как же.
– А мог он сунуть вам другую газету?
– Нет, наверное. Но я же вперёд смотрела. Кто его знает?
– Откуда вам стало ясно, что он хотел снять комнату?
– Он газету в руках держал. Сказал, что все адреса прошёл, но они уже сданы дачникам. Последний остался на Еленинской.
– А когда вы расстались, у него в руках ещё была газета?
– Может быть, была, а может быть, и нет… Я ему мерси и до свиданьица. Что мне на барина засматриваться? – лукаво щурясь на Ардашева, выговорила она.
– А как он выглядел?
– Высокий. Виски светлые, седые или рыжие, точно не скажу. Усы такие же.
– Какого он возраста?
– Ну… – потянула она, – шестой десяток ему уж точно пошёл. Немолодой уже, но ещё ладный.
– Он кашлял?
– Да, платок ко рту прикладывал.
– Заикался?
– Нет, не заметила.
– Надеюсь, вы мне сказали правду.
– А на кой леший мне врать? Поведала всё как на духу. На кухне я ещё не прибралась. Я могу идти?
– Да, – кивнул студент.
– Давайте, Клим Пантелеевич, ещё по одной, – предложил Папасов, наливая водку.
Клим согласился, но потом лишь пригубливал рюмку. А фабрикант в этот вечер напился. Он поминал первую жену, нахваливал её и уверял, что скоро с ней встретится. Елена Константиновна обиделась и покинула беседку, а Ксения расплакалась. Постоялец с трудом убедил хозяина дачи, что пора идти спать. Пришлось выкурить с ним по папиросе и довести до дверей дома. Возвращаясь к себе, Ардашев заметил Ксению, ждущую его у дверей флигеля. Шагнув ему навстречу, она пролепетала:
– Клим, помогите, пожалуйста, нам. Вы же видите, что происходит с papá. А у него слабое сердце, ему нельзя пить. Прошу вас, отыщите злодея.
– Ксения, я попытаюсь сделать всё возможное, но я не волшебник. Я не имею права брать на себя обязательства, которые не знаю, как исполнить. Обещаю вам сделать всё, что в моих силах. А там как Бог даст.
– Я всё понимаю. Спасибо, что не отказали.
– Всего доброго. До завтра.
Но спокойной ночи на этот раз не получилось. Ардашев выкурил одну папиросу, потом другую… Он смотрел на небо, на слившееся с ним море, пытаясь отгадать очередной ход злоумышленника. Но мысли терялись, логика ломалась. Подозрения казались вздорными, а гипотезы смешными. В довершение ко всему мешал жалобный вой несчастной собаки, гремящей толстой цепью. Он был похож на человеческий плач. Так страдают от боли или нежданной беды. Ближе к утру появился хотя бы примерный план расследования. Клим заснул, но дважды вскакивал и смотрел на часы, боясь проспать важную встречу.