— Ты кто?
— Кириллов.
За этим ответом последовал сильный удар в голову, от которого сознание покинуло мозг.
Очнулся в каком-то подвале или погребе. Темно, сыро, холод сковал мышцы, озноб заставлял судорожно сжиматься в калачик, болела голова. Но внутри было странное спокойствие. Не было ни страха, ни паники, будто ничего нового не произошло. Мозг не искал лихорадочно ответов на новые вопросы, душа готова была принять любое развитие событий, сердце ровно билось в их ожидании. Чтобы согреться, встал с холодного пола и просто сел к стене, максимально сгруппировавшись. Наверху что-то загремело, и в открывшийся люк пробился электрический свет. Все-таки это погреб.
Ожидать приятного разговора было, конечно, легкомысленно. Но удивило, что он был трудным не по причине агрессивности спрашивавших, а почти исключительно из-за их нескрываемого пренебрежения, постоянных попыток морального унижения допрашиваемого. Но по прошествии нескольких первых минут двойнику террориста удалось внутренне успокоить свою реакцию и на этот раздражитель. Допрос заключался в выяснении всех подробностей дела, в результате которого на скамье подсудимых отвечал не Загдаев, а Кириллов, проходил он трудно, время тянулось крайне медленно, заставляя желать какого-нибудь окончания. Финалом стало сильное избиение, сопровождаемое самыми оскорбительными ругательствами на русском, перемешанными театрально темпераментными выражениями на одном из кавказских языков. Пока мог соображать, отметил, что не бьют в лицо.
Когда снова подняли из погреба, в комнате стоял накрытый стол, окоченевшего от боли и холода двойника провели мимо него, к раковине и предложили умыться. Затем посадили за стол. Все это время никто не произнес ни слова. После недолгой трапезы, отвели в соседнюю комнату, где стояла телекамера, горел небольшой прожектор, а на стене висела синяя простыня.
— Садись, рассказывай!
— Что?
— Все рассказывай, что нам говорил.
Возле телекамеры засуетились, красная лампочка на ней загорелась. И вместе с ней с бешеной скоростью заработал мозг.
Этот рассказ они продемонстрируют всему миру. Спецслужбы окажутся беспомощным говном и злодеями, а эти ублюдки станут героями, победить которых честно никто не в состоянии.
— Говори!
А откажешься — конец. Хотя, конец у этого кино все равно будет один… И вот тебе наказание, и оно же избавление. За всю жизнь.
— Что говорить? — во рту пересохло, губы едва шевелились.
— Начни с того, кто ты!
— Я… Салман Загдаев…
— Стоп! Ты что, паскуда, забыл свое имя?
— Нет, — было непонятно, к чему относится это неожиданно ясное нет: к вопросу или к предложению рассказать все на телекамеру.
— Говори!
— Я — Салман Загдаев. Родился в селе…
— Ах ты, сука!
Двойника сначала схватили и начали трясти, затем один из режиссеров мероприятия, выхватил нож, больше похожий на короткий меч, и заорал:
— Если ты, блядь сраная, не скажешь, я тебе палец отрублю! — он схватил повалил его на пол, взял левую руку, прижал ее к полу и еще раз проорал — Расскажешь?
Но внутри души образовался непривычный монолит решительности, странное ощущение справедливости и непреклонности принятого самостоятельно решения даже не давало думать о возможных последствиях.
Неестественно белое лицо двойника слегка мотнулось в обе стороны, вслед за этим лезвие с остервенением просвистело в воздухе и с силой вошло в деревянный пол, почти не почувствовав препятствия в виде большого пальца левой руки.
Палец отлетел как чужой. Там, где он еще недавно был, остался обрубок из которого потекла кровь. В тот же миг боль, сравнимая, видимо, с сильным ударом электрического тока, прошла через руку и ударила в мозг. Сознание погасло.