Этот взгляд вызывал у врачей чувство неловкости, поскольку, как отмечал Раушнинг, это был странный взгляд — не взгляд нормального человека. Необычность этого взгляда становилась особенно очевидной, по словам Шпеера, когда Гитлер нападал на кого-то. Шпеер отмечал также, что речь Гитлера страдала недостатками, и Шпеер считал, что это выдает степень неуверенности Гитлера в себе: «Гитлер часто повторял одну и ту же фразу три или четыре раза, то и дело обрывая себя и возвращаясь к начатому в одних и тех же словах, особенно когда он сердился или был в дурном настроении». Тем не менее:
«Он был мастером повторений и изматывающих монологов. Никто из нас не осмеливался прервать или подсказать, и горе было тому, кто по глупости своей решался на такое. Оглядываясь на прошлое, я думаю, что именно мы, его приближенные, про которых он знал, что мы ждем каждого его слова, хотели, чтобы все его изречения были великими, в то время как иногда они были просто бессвязными».
Взгляд Гитлера многократно использовал Геббельс в многочисленных тщательно срежиссированных фотографиях, чтобы упрочить мнение, что фюрер все видит, что его взгляд проникает в душу. Фотографии отбирались очень вдумчиво, потому что, хотя Раушнинг находил глаза Гитлера безжизненными и затуманенными, многие кадры кинохроники демонстрируют его мрачный взгляд. Совершенно очевидно, что это связано с характерными ограничениями движений головы, словно Гитлер страдал от сдвига шейных позвонков, его голова слегка наклонена вперед, а взгляд устремлен куда-то вверх. Даже допуская, что он сознательно принимал мелодраматические позы, тело его выдает заболевание паранойей — выражает типичную для шизофреников и схожих психопатических больных конфигурацию, которая весьма редко встречается у полностью нормальных индивидуумов.
Весьма рано, в 30-х годах, Гитлер высказывал сам о себе публично мнение, которое никак нельзя считать нормальным. Мартин Фуш сообщал, что Гитлер в Берхтесга-дене спросил австрийского политика Курта фон Шушни-га: «Вы осознаете, что находитесь сейчас в обществе величайшего немца всех времен?» И сам же ответил: «Мне не требуется ваше подтверждение моей убежденности в моем историческом величии».
К этому времени Гитлер уже думал о себе как о Мессии, призванном очистить землю, как о гневном Иисусе, призванном осуществить Бессмертную Миссию. Задуманный им мавзолей, подходящий для такого великого императора, выглядел не менее грандиозно, чем пирамиды фараонов, но он, правда, казался бы несколько неуместным в Европе, непривычной к такой пышности. Такая концепция исторического бессмертия выглядела бы составной частью мифа, если бы ее не распространял сам Гитлер и высказывал это как свое собственное, выношенное мнение.
Большинство людей, одержимых подобными убеждениями, сталкиваясь с действительностью, как ее воспринимают окружающие, быстро оказываются в больших, специально для этого построенных зданиях, где их стараются спасти от их же мании. Однако это была не просто мания, это стало частью необычного общественного сознания, поощряемой эйфорией власти. Если бы Гитлер выиграл войну, такие идеи могли бы обрести более конкретные формы вне зависимости от того, чего они стоили.
В нацистской Германии каждое грандиозное предложение фюрера встречалось не каменным молчанием или смущением, а одобрением, согласием и даже восторгом. Такие идеи смущали бы даже самых упрямых шизофреников — хотя, как мы убедимся, Гитлер не вполне подходил под это определение, — но он без всякого труда согласился бы облечь себя в тогу величия, предлагаемую ему льстецами.