Ванесса едва перевела дух, бедный профессор, что с ним будет? И куда теперь ей? Ветки ближайшего дерева поднялись, словно указывая ей путь. Ванесса сделала несколько шагов в указанном направлении и сразу услышала:
— Стоять, стерва?!
Ее окружили несколько человек в камуфляжных масках и с автоматами. Ванесса пролепетала: «Я не сука, я — ассистент профессора Михайло Пустозвонова» и в ответ услышала столько нецензурной брани, что начала сомневаться в теории своего шефа, будто мат — необходимое условие самовыражения нынешнего поколения и активный двигатель литературы. Ванессу поддели под руку, и она, ощутив на практике, что есть «маленький человек», послушно побрела в неизвестность.
А Пустозвонов рвал и рвал! Чаща хлестала его по телу и лицу, из кустов выглядывали хохочущие классики. Сейчас профессор был готов стерпеть все: любую боль, любые насмешки, только бы не попасться на растерзание единорогу. Но ржание зверя становилось все ближе и ближе, уже ощущалось его дыхание! Только теперь Пустозвонов осознал насколько неблагодарное дело охота. Он мысленно вымаливал прощение и у Достоевского, и у Тургенева, и других собратьев по перу. Он мысленно повторял, что если чудо свершиться, сия чаша минует его, то бросит писать и займется реформой образования. Видимо, зверь услышал его стенания, еще больше рассвирепел, в несколько прыжков догнал беглеца. Профессора будто посадили на кол, он завизжал от боли, страха, а единорог куда-то потащи свою жертву.
Гигантские летучие мыши продолжали цепко держать Викторию, девушка в страхе зажмурилась, но все равно ощущала, как меняются пейзажи. Холодный ветер сменяла жара, сырость северных широт — дыхание пустыни. Ночь растворилась в прошлом, теперь красное солнце нещадно жгло глаза. День — не время для летучих мышей. Впрочем, теперь и они были ее крылатыми конвоирами, а хищные грифы.
От безмолвия постоянно меняющихся внизу картин можно лишиться рассудка, но когда впереди показались скалы, самообладание окончательно оставило девушку. Сюда ее наверняка сбросят на пир стервятникам! И тут… знакомый крик заставил ее собраться, вывел из полуобморочного состояния.
К выступу одной из скал была привязана Юрьева; орала она не только от боли, которую доставляли стягивающие запястья веревки или от разъедающего кожу солнца. Рядом с ней прыгали, отчаянно веселились несколько нагих особей мужского пола: белые, черные, китайцы. Каждый стремился коснуться пленницы или потереться об ее тело вздымающимися фаллосами. От подобной пытки Светлану тошнило, глаза вываливались из орбит, ор переходил в хрип: «Не хочу!.. Дайте мне ВИКТОРИЮ!»
А дальше — взрыв?!.. Пространство перед Викторией опять заволокла тьма. Выходит птицы швырнули ее на скалу?.. Конец?..
Но вдруг вспыхнули разноцветные огни. И уже не было ни грифов, ни скал, ни прикованной к ним Юрьевой. Вместо этого сцену заполнили песни и пляски счастливого хэппи-энда. Все участники действа неспешно кланялись, «страшные герои» сбросили маски ужаса, превратившись в слащавых, безобидных по виду созданий.
Дольше всех кланялся конечно же режиссер Бляховский. Он поворачивался то одним боком, то другим; то приветственно махал, то эффектным жестом убирал со лба прядь.
Ну, а под конец, все, взявшись за руки, дружно запели… «Марсельезу». Гремело, бушевало веселье Вечного Театра!
Глава седьмая
Путь в апокалипсис
Они сидели в театральном буфете и обменивались впечатлениями. Инициативу как обычно захватил говорливый Пустозвонов:
— Это новое в нашем искусстве! Новый подход, порождающий новые впечатления. Блеск, просто блеск! Мы словно сами…
— Почему «словно»? — вскричал Бляховский.
— Да, да, мы сами стали участниками спектакля, пережили поразительные впечатления, — при этом профессор заерзал на стуле, очевидно, вспомнив об единороге. Катрин Мадленович горячо пожал другу руку.
— Спасибо, Михайло. Вы истинный ценитель всего нового и революционного. О, и у Ванессы есть кое-что для нас?