Клубницкий ударил по столу кулаком и стал ходить взад-вперед по комнате.
Я внутренне хохотал и раза два даже улыбнулся, но он не заметил. Кажется, он уже по уши от нее зависел, но я не хотел наводить его на это: пусть уж сам доходит да и рассказывает о своих мучениях мне.
* * *
Сегодня я встал поздно; прихожу к колодцу - никого уже нет. Становилось жарко; белые мохнатые тучки быстро бежали от снеговых гор, обещая грозу; голова Машука дымилась загашенным факелом, кругом его вились и ползали, как змеи, серые клочья облаков. Воздух был напоен электричеством. Я углубился в виноградную аллею, ведущую в грот; мне было грустно. Я думал о той молодой белобрысой женщине, про которую говорил мне доктор... Зачем она здесь? и она ли? и почему я думаю, что она? и почему я даже так в этом уверен? Подошел к самому гроту. Смотрю: на каменной скамье сидит женщина в соломенной шляпке, окутанная черной шалью, опустив голову на грудь. Шляпка закрывала ее лицо. Я хотел уже вернуться, чтобы не нарушать ее занятий, когда она на меня взглянула.
- Нина! - вскрикнул я невольно.
Она вздрогнула и побледнела.
- Я знала, что ты здесь, - сказала она. Я сел возле нее и взял ее за руку. Давно забытый трепет пробежал по нашим жилам от соприкосновения; она посмотрела мне в глаза своими глубокими, спокойными, чуть расширенными зрачками: в них были недоверчивость и что-то похожее на упрек.
- Мы давно не видались.
- Давно. И переменились, верно, сильно.
- Стало быть, ты уж все позабыла?
- Нет, но теперь я другая. Да и замужем.
- Какая связь?
Она отняла свою руку и отвернулась.
- Что же, он арабский шейх-суфий или хасид любавичского толка? Кришнаит? Или синтоист из Киото?
- Скажи мне, - наконец прошептала она, - тебе очень весело меня мучить? С тех пор как мы знаем друг друга, ты ничего мне не дал, кроме страданий... Зачем тебе понадобилось тогда прогонять от меня всех моих демонов? Хорошо, ты не любишь оккультистов, тебе противна сама мысль о любой определенности, хорошо, сила позволяет тебе устранять интерпретации, но зачем? Я бы осталась с ними, и ладно. Твоя манера замечательна, но она вроде уродства. В пустоте люди жить не могут - какими бы бесчеловечными они бы себя ни сделали...
"Может быть, - подумал я, - оттого-то я и нужен ей теперь: все забывается, а обломы - никогда".
Я обнял ее, и так мы оставались долго, пока наши тела и прочие астралы вспоминали друг друга и рассказывали друг другу о том, что произошло с их хозяевами в разлуке. Ее руки были холодны, как лед, голова горела. Между нами начался один из тех разговоров, которые на бумаге не имеют смысла, которых повторить нельзя и нельзя даже запомнить: значение звуков заменяет и дополняет значение слов, как в итальянской опере. И то сказать, в русском языке напряжение, вызывающее смещение сознания, не ощущается - как утверждал академик Щерба.
Она решительно не хочет знакомить меня со своим мужем - тот не выносит ничего, что не содержало бы в себе полнейшей логики. Конечно, он не синтоист, не суфий, не дзен-буддист и даже не последователь Гурджиева. Он вяло сошедший с ума шизофреник, все переводящий в последовательности циферок, строя из них колонки, обозначаемые затем какими-то вариантами и пристраивая к ним тайную программу поиска информации, дающую на основе циферок выводы об устройстве мироздания, вроде критериев простого человека или нормативов гордости в человеческом общении.
Бред, а что ей было делать? Когда ее демоны ее покинули, она осталась без поддержки круга. Надо было пристроить себя хоть куда-то... Круг ее, впрочем, и тогда уже рассыпался: после длительных занятий всяк из ее знакомых оккультистов настолько уже обзавелся приятелями из тайноведческих пространств, что общаться предпочитал с ними. Из-за чего, собственно, всех ее Велиалов-Асмаралов и захотелось разогнать - по любви и из-за обиды на столь бестолковое растрачивание шанса.
Муж ее, ко всему прочему, дальний родственник Василеостровских. Он живет с ними рядом, Нина часто бывает у княгини, я дал ей слово познакомиться с княгиней и заняться с княжной, чтобы отвлечь внимание от нее. Что же, мои планы не расстроились, и мне будет чем заняться...
Чем заняться... Давно это было, когда мне было непременно нужно заниматься с кем-то, переводить людей в пространства и ум, им совершенно не нужные и даже вредные в жизни. Теперь я занимаюсь только тем, что само сваливается на голову, - вот и ладно.
Одно мне всегда было странно: я никогда не делался ничьим учеником, никаким следствием кого угодно - даже женщин, учитывая их изощренность, гибкость, да и некоторые побочные обстоятельства. Отчего это? Оттого ли, что я и в самом деле урод и к пустоте ничто не может прилипнуть? Или же пресловутое "магнетическое влияние сильного организма"? или мне просто не удавалось встретить женщину с упорным характером?
Признаюсь, не люблю женщин без характера: какой с них толк! И единственный раз встретил женщину с твердой волей, которую никогда не мог победить... Мы только и делаем, что расстаемся врагами, - веселая забава.
Да, Нинка немного больна - не хочет в этом признаваться, но больна от пропажи своих демонов. Выхода нет, и придется помочь ей их вернуть. Гроза застала нас в гроте и удержала лишних полчаса. Она вверилась мне с прежней беспечностью - не обману же я ее, конечно. Все равно мы скоро разлучимся опять.
Наконец мы расстались; я долго следил за нею, пока она не скрылась в зарослях чапарраля. Сердце мое сжалось, когда видимая ниточка между нами прервалась. Я обрадовался этому чувству: что это, молодость со всеми ее адреналинами и невменялками возвращается или это все просто так - дабы оживить память? А смешно подумать, что на вид-то я еще почти молод: лицо иной раз бывает свежо, члены гибки и сильны, волосы не выпадают, глаза горят, кровь... тоже еще есть.
Возвратясь домой, я переоделся в старую, привычную одежду и пошел в сторону гор. Думаю, встречные инстинктивно сторонились меня, - что до одежды, то вкусы у меня странные: люблю заношенное и чуть ли не рваное. И не жмет ничего, да и заночевать можно где угодно: хоть у знакомых на полу в коридоре, хоть на вокзале.
Я сидел себе на откосе и, глядя в сторону солнца, развлекался тем, что убирал с неба кучевые облачка, приятно таявшие в голубизне в соответствии с моими указаниями. Посылал, словом, мелкие приветики г-ну Ричарду Баху.
К шести вечера я сообразил, что нынче так и не ел, встал и поплелся в город. Спускаясь вниз с небольшого, поросшего всякими деревьями пригорка, я сквозь ветви увидал княжну с Клубницким. Тот, демонстрируя избыток молодых сил, отчаянно жестикулировал, и, по жестикуляции судя, разговор его был самым что ни есть проникновенным. Я остановился, чуть не дойдя до дороги, и услыхал их разговор:
- И что же, вы на всю жизнь действительно хотите остаться здесь? говорила княжна, не веря кавалеру.
- Что для меня города и столицы?! - ответствовал Кублицкий. - Вся эта Россия, где миллионы и миллионы людей действуют подобно заведенным автоматам, среди которых не найдешь и хотя бы отчасти тебе близкого, тогда как здесь уединение вовсе не помешало моему знакомству с вами...
- Не помешало, - согласилась княжна.
Лицо Клубницкого изобразило удовольствие, и он продолжил:
- Здесь моя жизнь потечет неприметно и светло, ступая от просветления к просветлению среди добровольного скита, в коем я смогу без помех самосовершенствоваться среди тишины и неотравленной природы. И дай мне Бог, чтобы раз в год Бог посылал бы мне собеседника столь же светлого, как...
Они почти поравнялись со мной, я сделал два шага и оказался на дороге прямо перед ними.
- Бомж! - поморщилась Мери.
Чтобы ее совершенно разуверить, я по-французски же ей ответил:
- Не бойтесь, сударыня, я не менее социален, чем ваш кавалер.