Выбрать главу

Темное ощущение Бога: чувство недостачи: нет чего-то, отсутствие чего ощущается, но не имеет ни привычной формы, ни вещества, облекаемого им (так можно полюбить деньги, думая, что, когда надо, на них можно будет купить это внезапно уплотнившееся до возможности его осязать нечто): самое любопытное в людях - так это то, что они никогда, как государства, не выстраивали понятие счастья, отсутствие чувства которого тут же понималось бы как болезнь, требующая немедленной госпитализации.

Вскоре после прибытия на плац градоначальника палач Фролов, стоя на новой деревянной некрашеной лестнице, стал прикреплять к ее пяти крюкам веревки с петлями. Палач был одет в синюю поддевку, также и два его помощника. Казнь над преступниками была совершена Фроловым с помощью четырех солдат арестантских рот, одетых в серые арестантские фуражки и нагольные тулупы.

Смена эпох происходит тогда, когда все законодательные уложения для физических лиц, работающих в определенные часы по присутствиям, вдруг подсекаются, как бы мысли человека алкоголем, и оказываются небывшими без какого-то, ныне перерубленного, - провода, нитки, лески.

Во время восхождения на эшафот преступников толпа безмолвствовала, ожидая с напряжением совершения казни. Вскоре после того, как преступники были привязаны к позорным столбам, раздалась военная команда "на караул", после чего градоначальник известил прокурора судебной палаты г. Плеве, что все готово к совершению последнего акта земного правосудия. Палач и два его помощника остались на эшафоте, стоя у перил, пока обер-секретарь Попов читал приговор. Чтение краткого приговора продолжалось несколько минут. Все присутствующие обнажили головы. По прочтении приговора забили мелкою дробью барабаны; барабанщики разместились в две линии перед эшафотом, лицом к осужденным, образовав живую стену между эшафотом и платформою, на которой стояли прокурор, градоначальник и другие должностные лица. Во время чтения приговора взоры всех преступников были обращены на г. Попова, ясно прочитавшего приговор. Легкая улыбка отразилась на лице Желябова, когда, по окончании приговора, палач подошел к Кибальчичу, давая дорогу священникам, которые, в полном облачении, с крестами в руках, взошли на эшафот. Осужденные почти одновременно подошли к священникам и поцеловали крест, после чего они были отведены палачами каждый к своей веревке. Священники, осенив осужденных крестным знамением, сошли с эшафота. Когда один из священников дал Желябову поцеловать крест и осенил его крестным знамением, Желябов что-то шепнул священнику, поцеловал горячо крест, тряхнул головою и улыбнулся.

Постоянное сечение математическими в толщину лезвиями, на мгновение лишь могущими вспыхнуть под случайным источником света: вызывая, что ли, некоторое обрушивание сложной комбинации чувств, тщательно ранее устанавливаемых друг возле друга, напоминающих некоторую не то головоломку, не то сложную конструкцию, предназначенную для осуществления жизни. Государство, вращающееся в государстве данного города, данного времени года в каком-то промежуточном масле, дребезжа по краям, выбрасывая искры, как тележным ободом о поребрик.

Интересна принадлежность событий (кому, чему) и еще что-то совершенно непонятое, что, однако, присутствует, потому что иначе и разговора не затевать. Есть же какие-то простые реакции, когда некоторые вещи полагаются условно необходимыми, вынесенными в сторону, присутствующими. Как все время заедающий разговор, западающий на самом своем предмете.

Что такое Император, помазанник Божий, с возложенной на него историей, государством во всех его формах и отношениях? Такого же быть не должно, потому что остальные тогда лишь грязь. Человек, созданный по образу и подобию, не может принять этой меры - она явно ложная. Подчиненная. Ошибочная. Пусть даже он несколько потерялся и меряет себя окружающими.

Свидетель Фрол Сергеев (лейб-кучер усопшаго Государя Императора): Когда я подал карету к подъезду Зимнего дворца, покойный Государь вышел и сказал: "В Михайловский манеж, через Певческий мост". Как прежде ездили, так и в этот раз той же дорогой поехали. Из манежа Государь приказал ехать в Михайловский дворец. Вместе с Государем сели великий князь Михаил Николаевич. Из Михайловского дворца Государь вышел один и приказал мне: "Домой, и той же дорогой". Когда я поехал на Екатерининскую канаву, то пустил лошадей очень шибко. Вдруг я услышал взрыв сзади. Перед этим я ничего особенного не заметил, народу не видал. Государь сказал: "Стой", и вышел из левой дверцы, и пошел назад, а я повернул лошадей и подъехал ближе к публике. Потом второй взрыв сделался, и вскоре поднесли к карете Государя Императора. Тут кто говорит, что нельзя везти в карете, кто говорит - надо на извозчика... я хорошенько не помню; уже потом мне велели отъехать прочь. Я отъехал и погнал лошадей домой. Когда приехал, то говорю начальнику, что в Государя Императора выстрелили и ранили ноги... Не помню, что в то время я говорил. Потом начальник приехал обратно из дворца и сказал, что Государь скончался.

Бодрость не покидала Желябова, Перовскую, а особенно Кибальчича до минуты надевания белого савана с башлыком. До этой процедуры Желябов и Михайлов, приблизившись на шаг к Перовской, поцелуем простились с нею. Рысаков стоял неподвижно и смотрел на Желябова все время, пока палач надевал на его сотоварищей ужасного преступления роковой длинный саван висельников.

Палач Фролов, сняв поддевку и оставшись в красной рубашке, "начал" с Кибальчича. Надев на него саван и наложив вокруг шеи петлю, он притянул крепко веревку, завязав конец веревки к правому столбу виселицы. Потом он приступил к Михайлову, Перовской и Желябову.

Нельзя же кого-то любить исходя из его особых примет. Здесь никто не имеет права производить механизм, который управляет его жизнью. Видимо, речь о распространении силы в условиях паспортного режима.

И принадлежащие ему при всей его птичке, ее двух головах, все тенета, веревки, силки, нитки, проволока: улавливающие всех местожительством, сословием. И не улучшишь состояния сословий, улучшая ее перышки.

Свет, уничтожающий посредников себя, как радиация: священников, дьячков, свечниц, уборщиц, выталкивающих шваброй жидкую грязь за порог.

Тогда есть два варианта, первый из которых дает отделенность частного пространства: выпуклого, согревшегося, теплого, дышащего на руки, глядя в стаканы сверху. И второй, который еще помнит об этой какой-то быстрой и тонкой боли, которая разбила все предварительно сочиненное, вывалив человека в какое-то место без ничего, и он, которого уже нет, только и знает, что эта боль с несомненностью была. Откуда это взялось, что в церкви всем делают хорошо? Там делают по-другому, а если это и хорошо, то при чем тут то, что было до того, так что с чем сравнивать?

Так что нет смысла загадывать: придет ангел и подрежет вашу жизнь под коленками.