Но «дюк» не слышал товарища. Его глаза были по-прежнему оловянные, кажется, он даже не мигал.
В комнату вошел новый персонаж. Разбой посмотрел и узнал его: Пим Пимский. Но опять же, не совсем такой, как наяву. Гораздо моложе, повыше и гораздо крепче телом. В черном костюме не совсем обычного кроя, в белой рубашке с галстуком. А ведь Пим галстуки на дух не выносит. Чудное дело эти сны!
— Пим! — обратился к нему Разбой. — Хоть ты объясни, где мы находимся?
С лицом «Пима» тоже произошла мгновенная перемена. Улыбка слетела, как ветром сдуло, глаза сузились и взгляд сделался хитрым.
— Глебуардус, Пимский, да что вы, господа, в самом деле? — не унимался Разбой. — Что с вами? Это ведь только сон!
— Так, — подал голос «Пим». — Товарищи, кто здесь будет дюк Глебуардус Авторитетнейший?
Разбой улыбнулся: Пим, кажется, решил чудить и во сне.
— Да вот, Ваня его разыграл, — ответил лохматый.
«Пим» мягко подтолкнул Ваню к дивану.
— Присаживайся, брат. Поговорим. Ввожу в курс дела. Этот, который дюк, здесь, во сне — Марк Самохвалов, тот, что у окна, — Кирилл Белозёров, ну, его ты можешь и не знать.
Кирилл, услышав это, хмыкнул.
— А я, — продолжал «Пим», — Григорий, э-э, Цареград. Никогда таких имен не слышал?
— Никогда. Вы что же, не Глебуардус и не Пимский?
— Во сне, конечно, мы не совсем мы. Во сне оно, знаешь, как бывает, брат? Вот зачем ты меня спрашиваешь — Пимский я или нет? Что верное ты можешь узнать от того, кто тебе снится? Это я должен тебя спрашивать, ведь это я тебе снюсь. Или ты уже не спишь?
— Сплю.
— Есть теория, что вообще весь мир — это чей-то сон… — продолжал говорить Цареград.
— Ну, понес, — сказал себе под нос Марк.
— Скажем, мой сон. В моем сне вполне может быть так, чтобы я снился тому, кто снится мне, чтобы я мог посмотреть на себя глазами того, кто мне снится, а не своими собственными, ведь меня здесь нет. Я ведь где-то там, откуда вижу сон. И сам по себе, как таковой, не нуждаюсь ни в каком материальном выражении. А материя, скажем так, суть субстанция моего сна. И так как я своим сном не управляю, а скорее, управляю самим фактом сна, а не тем типом, кто в моем сне называет себя мною, то сделать так, чтобы ты вернулся обратно к себе в девятнадцатый век, не могу.
— Припоминаю. Накануне, у Сидорчука, ты про двадцатый и наш век говорил.
— Здесь и сейчас именно двадцатый. А что я у Сидорчука говорил?
— Не помню. Ты сильно пьяный был. Что-то такое крикнул и уснул. А я пять тысяч проиграл. Одному Хмелику целых три.
— Да, этот из тебя душу вытрясет, он сам в долгах, как в шелках. И когда же такое безобразие произошло?
— Да вчера. То есть уже позавчера.
— Ну, про это я своего сна еще не видел. А ты, товарищ дюк? — повернулся Григорий к Марку.
— Так, парни, — тоном главы партячейки заговорил Самохвалов, — давайте помедленнее и потщательнее. Здесь такое дело, что я даже не знаю…
— Ну, раз даже ты не знаешь, то что уж говорить обо мне, — пошутил Григорий. — Правда, с тобой, друг, мы кое-что, хоть и с трудом, понимаем. А вот Кирилл, вижу, абсолютно не в теме.
Кирилл и вправду глядел странновато. Он-то думал, что здесь спектакль с импровизациями, чудят ребята. А они вроде как серьезно, словно грибов-псилоцибов наелись. Не по себе ему стало, когда понял, что они о девятнадцатом веке говорят всерьез: не поехала ли у людей крыша? Но потом задумался о другом — он ведь сам тоже…
— Я ничего, — отозвался он. — Вы говорите, мне интересно, если это, конечно, не секрет.
— Да какие там секреты! — рявкнул Самохвалов. — Цареград, ответь мне, ты о каком дюке Глебуардусе говоришь?
— Не ко мне. Я сам в ауте. Его спрашивай.
— Хорошо, — и Самохвалов заговорил уже тоном следователя из телесериала. — Ответь мне, Разбой, о каком Сидорчуке ты говорил? О графе, у него еще кликуха — Бравый Хохол?
— Ну да.
— А Хмелик — это Хмелик Короед, он же барон Витольд?
— Даже во сне покоя мне нет, — поморщился Иван. — Прошу, не напоминайте мне о моем проигрыше. Мне уже сегодня предстоит разговор с Мамайханычем, чтобы еще денег дал под фильм. Наверное, придется ему и права на фильм продать. Почему я должен выпрашивать денег, унижаться? Я что, плохие фильмы снимаю?
— Да, не повезло тебе, брат. Ты бы лучше не там, а здесь играл, и в паре со мной.
— Но ты, Пим, ведь в карты не играешь.
— Да, я — Пим в карты не играю. Зато играю я — Григорий.
— Ты про Пимского видишь… во сне? — спросил Марк Григория.