Федор юркнул в кухню. «Кажется, все в порядке», — сделал он вывод. Игриво же продекламировал:
— Что угодно приказать — кофе или чаю?
— Кофе, — раздалось из детской.
Наталья с Элей по утрам любили кофе с булкой и маслом. Федор предпочитал тарелку горячего супа.
Нынче Федор решил сам угощать жену и дочь. Он аккуратно разрезал на тонкие ломтики мягкий батон. Застывшее в холодильнике масло никак не прилипало к этим ломтикам, и он с досады покусывал губы.
Вошла умытая и причесанная Наталья, удивилась:
— Сегодня вроде и не Восьмое марта. Что это, Федь, с тобой? А-а-а, — двусмысленно засмеялась она, — все понятно. Ну-ну… Помогай…
И вышла. Ей на работу к половине девятого. Эле в школу тоже к этому времени. Но Элина школа — рядом, а Натальина аптека — минут двадцать на троллейбусе. Да до троллейбуса два квартала. Ей надо торопиться.
— Живее! — прикрикнул он на дочь. — Кушать уже подано.
И впрямь, на столе в кухне стояли три чашки кофе. Возле каждой чашки лежало по два бутерброда. Наталья как увидела это, так и ахнула:
— Эльвира, что это с нашим отцом?
— В порядке вещей, — потер Федор ладони, довольный произведенным эффектом. Он подставил жене табуретку: — Прошу. — И сел рядом.
Наталья принялась размешивать сахар. Не глядя на Федора, спросила:
— Так кого ты там вчера убил? Федор не понял, замялся.
— Т-ты что имеешь в виду?
— Я — ничего. Это ты вчера мне надоедал: «Прости, я убил человека».
Вон о чем он вчера болтал! Хватило хоть ума не все высказать.
Федор покраснел.
— Не помню… Видимо, спьяну что-то померещилось. Но ты и вправду прости, если я обидел… — и поцеловал Наталью в ухо.
— Как не обидеть? Целый день шлялся…
— Но я ведь с разрешения.
— До обеда. А после?
— После — виноват… Встретился, понимаешь, Добромыслов… Ну, мы и забурились…
— Вдвоем?
Федор хотел сказать: «Вдвоем», но вовремя спохватился, замялся. «А куда же, — вдруг спросит Наталья, — вы Дмитрия Ивановича дели?» Потому несмело ответил:
— Втроем.
— Ну-ну…
Федор похолодел: снова это многозначительное «ну-ну…». А что, если Наталья все же видела вчера Дмитрия Ивановича?
— Да ты не сомневайся: обыкновенная мужская компания. — И снова чмокнул Наталью. И в страхе подумал: неужели начинает запутываться в силках собственной лжи?
Наталья посмотрела на часы. Ей, видимо, некогда было продолжать допрос, она резко встала и направилась в коридор — одеваться.
3
Шуклин сдал своему заву Михаилу Михайловичу Гугляру две информации и приготовился писать рецензию на новый спектакль местного драмтеатра. Положил перед собой толстую, наполовину только исписанную, но потрепанную уже записную книжку, открыл нужную страничку. Взял ручку, на чистом листе написал рубрику, под которой должка пойти рецензия, — «Новости культуры».
Прогнав посторонние мысли, сосредоточился. Рецензия, однако, не шла. Обычно, принимаясь за большую статью, корреспонденцию, рецензию, Шуклин заранее уже выстраивал их композицию. Как правило, было у него готово и привлекающее внимание первое предложение (он любил этот прием), которое приходило подчас совершенно неожиданно. Сам же процесс писания он считал делом чистой техники. А тут ни композиции, ни первого — даже простенького — предложения. Вообще голова ничего не соображала, ничего путного на ум не шло. Вместо образов, увиденных на сцене в прошлую субботу, перед глазами Шуклина вставал образ Дмитрия Ивановича Севастьянова.
Он осторожно положил на лист бумаги ручку, уперся локтями в стол и скрестил руки у подбородка. Закрыл глаза. Задумался. Рецензия не писалась. Снова и снова вспоминались Дмитрий Иванович и Нелли Васильевна. И еще ветеран труда Образцов. И вообще весь вчерашний день, воскресенье девятого декабря.
На встречу с восьмиклассниками во Дворец культуры машиностроителей Федор Шуклин поехал вместе с врачом-стоматологом Дмитрием Ивановичем Севастьяновым. Дня за три до этого тот слезно упросил Федора принять участие во встрече. Зашел Дмитрий Иванович вечером (Севастьяновы жили этажом выше Шуклиных). По телевизору шел хоккей, «Спартак», за который болел Шуклин, выигрывал, и он пребывал в самом радужном настроении.
Но с появлением Дмитрия Ивановича Федор сник: не очень он любил общение с соседом. Во-первых, Севастьянов старше почти на пятнадцать лет, во-вторых, надоели его бесконечные ворчливые разговоры о пробелах и проблемах отечественной медицины. Посему каждый визит Дмитрия Ивановича был для него сущим испытанием на выдержку.
Так было и в тот вечер.
— Здравствуйте, Дмитрий Иванович, — сдержанно поприветствовал Шуклин соседа.
— Привет-привет, — отвечал Севастьянов, подавая холодную, будто с мороза заявился, а не из теплой квартиры, костлявую руку.
Шаркая тапочками со стоптанными задниками, Дмитрий Иванович прошел в комнату, затем заглянул в кухню.
— Добрый вечер, Натальюшка!
— Здравствуйте, Дмитрий Иванович!
— Все хорошеешь? Куда еще хорошеть? Смотри, а то украдут тебя у Федора, такую хорошую, хе-хе.
— Шутник вы, — обернулась Наталья, замечая блеск в намасленных глазах Севастьянова.
Потом они пили чай — Федор, Дмитрий Иванович и Наталья. Телевизор по-прежнему работал, но Федор не следил уже за игрой.
Выпили по чашке, и тут Дмитрий Иванович изложил цель своего визита.
— Есть, Федор Григорьевич, великая просьба, — положил Севастьянов свою холодную ладонь на руку Шуклина. — Простая, но великая.
«Опять начнет про непорядки в своей медсанчасти рассказывать? — насторожился Федор. — Только ни фельетона, ни критической статьи я писать не буду — однажды уже влип».
«Спартак» забил очередную шайбу, и Федор повеселел.
— Слушаю вас.
— В воскресенье в двенадцать ноль-ноль мы должны выступить. Понимаешь, у них там нечто вроде лекторий организовано: «Все работы хороши».
— У кого это у них?
— У машиностроителей. Во Дворце. И вот перед школьниками выступают люди разных специальностей: токаря, слесаря, плотники, даже из столовой, говорят, были. Рассказывают они о себе, ориентируют молодежь. Теперь вот врача приглашают и… — указал Севастьянов на Федора, — журналиста. Так сказать, представителя редкой профессии.
У Шуклина на ближайшее воскресенье были планы другого рода. Снег вон выпал, на лыжах народ катается. Надо бы в лес выбраться — с Натальей или с Элей, а то и втроём.
«Как бы это повежливее отказаться?» — подумал Шуклин: уж больно не хотелось ему менять лыжную прогулку на выступление перед неведомыми школьниками. Да и не та у него профессия, чтобы завлекать молодежь. В журналистском деле, считал он, одного хотения мало, нужна тут божья искра, нужны определенные способности. Сколько вон их разочаровалось, выпускников факультетов журналистики, обманувшихся в, свое время, всерьез надеявшихся, что после вуза непременно будут сопровождать глав правительств, работать за рубежом, и не допускавших мысли о том, что всего-навсего им придется пахать в безвестной многотиражке или районке с их постоянной нехваткой материалов! Так что вряд ли стоит агитировать за журналистику. У кого есть врожденное стремление писать, тот рано или поздно попадет в газету, на радио или телевидение. Он, Федор Шуклин, это проверил на своей собственной шкуре, придя в журналистику из фрезеровщиков.
Тут из своей комнаты вышла Эля, тихо поздоровалась.
Дмитрий Иванович не преминул поинтересоваться:
— Как зубки? Не болят?
— Нет, — смущенно ответила Эля.
На прошлой неделе Наталья водила Элю лечить вдруг разболевшиеся зубы в медсанчасть к Севастьянову.