Но и это будет лишь продолжением прелюдии. Он настроит нежную скрипку Селесты и примется выводить на ней тончайшие мелодии. Он не станет спешить, он умеет не спешить, ведь не напрасно столько лет жизни им было отдано профессии, которая требует высочайшего терпения, – профессии разведчика. Селеста, словно безумная, будет повторять его имя. Она будет умирать от желания.
И тогда он начнет учить ее искусству любви.
Если, конечно, позволит себе это.
А он себе этого не позволит.
Он должен помнить о том, кто он сам и кто она. Он должен помнить о том, что ее отец работает у него садовником, что после окончания операции он собирается отослать Селесту назад, в Париж, должен помнить, наконец, о том, что она девственница и он не имеет права лишить ее чести. Даже если об этом ему впоследствии придется горевать – долгие, долгие годы.
– Мистер Трокмортон, прошу вас! – долетел до его затуманенного сознания голос Селесты.
Неужели она прочитала его мысли? Нет. Просто смотрит на ручку, которой он все громче и чаще выстукивает по столу.
– Я не могу работать, вы меня сбиваете, – с досадой вздохнула Селеста. – Почему бы вам не пойти и не обсудить с Эстер, что ей приготовить для гостей? Сегодня у нас музыкальный вечер, и я надеюсь, что юные леди сумеют продемонстрировать свои дарования.
Он невольно покосился на грудь Селесты, хотя она явно имела в виду другие дары, которыми господь наделил юных леди.
– Обещаю закончить перевод к тому времени, когда вы вернетесь.
– Я никуда не пойду, – резко ответил Трокмортон и отложил ручку в сторону.
Он не мог подняться с места, потому что невозможно было бы скрыть брюки, оттопырившиеся пузырем чуть ниже пояса.
Глава 15
Взрыв смеха, долетевший из оранжереи, заставил Селесту остановиться. Хмурое утро плавно перетекло в серенький дождливый день, загнав Эллери с друзьями на мягкие диваны, поставленные возле мраморных колонн, увитых цветами, которые вырастил Милфорд.
Затем послышался мягкий, уверенный голос Эллери:
– Вы настолько же умны, насколько красивы, леди Нэпир.
Леди Нэпир. Селеста невольно хмыкнула, вспомнив эту вертлявую, вечно улыбающуюся ветреную красотку. Это она вчера донимала всех вопросами о неожиданных появлениях и загадочных исчезновениях Селесты.
Будь Селеста прежней, той, что только что вернулась из Парижа, она не раздумывая вошла бы в оранжерею и утащила Эллери прямо из-под тонкого, аристократического носа этой противной леди Нэпир. Но вчера Селеста танцевала до трех часов утра, слишком много съела, слишком много выпила шампанского. А все утро корпела над переводами писем, содержания которых не понимала, писем, написанных корявым почерком на русском языке. После всего этого у нее просто не хватило бы сил на то, чтобы увести Эллери.
– А теперь пойдемте за карты, тряхнем нашими неправедно нажитыми деньгами, – послышался голос Эллери, и Селеста прижалась к стене, притаившись за небольшим цветущим апельсиновым деревцем, прикрываясь его ветками, покрытыми душистыми белыми цветками, пропуская мимо себя компанию бездельников, спешивших… Да просто никуда и ни за чем.
На некоторых ветках уже завязались маленькие зеленые апельсинчики. Селеста погладила блестящие, словно покрытые воском, листочки. Неожиданно ее смутила мысль, промелькнувшая у нее в голове: «Если Мне всегда хотелось заполучить Эллери, то как же случилось, что я связалась со скучным, старым Гариком?
Черт побери, с каких это пор она стала называть его про себя просто Гарриком?
Нет, разумеется, Селеста не могла сравнить его с Эллери, не сошла же она с ума! И все же Гаррик привлекал ее – загадочный, непредсказуемый Гаррик, который так хорошо умел целоваться.
Из-за его поцелуев она и пошла вчера на бал. Ей хотелось шума, музыки, танцев, хотелось увидеть Эллери, чтобы всем этим затушить воспоминания о том, было между ней и Гарриком.
Своей цели она добилась. Если бы еще ей не нужно было работать в одном кабинете с ним… Но тут уж у выбора не было.
Селеста выглянула из-за деревца. Эллери со своей компанией заворачивал за угол. Вскоре голоса затихли, двор опустел, и она вышла из своей засады, собираясь направиться в другую сторону, – и тут из оранжереи нее донесся звук плача. Селеста не могла равного пройти мимо плачущего человека, и она вошла в оранжерею, хотя интуитивно чувствовала, что еще пожалеет об этом.
Кто-то в глубине оранжереи всхлипнул раз, второй, а затем послышался долгий отчаянный вздох. Селеста пошла вперед, на ходу вынимая носовой платок из кармана.
Пустая оранжерея с ее стеклами, протянувшимися вдоль стен, напоминала сейчас вагон поезда, оставленный вышедшими на перрон пассажирами. По колоннам, расположенным между окнами, вился синий клематис. Занавески, опускавшиеся на окна в холодную и напротив, в очень жаркую погоду, были подняты, сквозь стекла был виден все тот же зарядивший на весь день дождик. Но даже пустая оранжерея оставалась уютным уголком, одним из самых уютных во всем Блайд-холле. Здесь были и синие вазы из китайского фарфора, и апельсиновые деревца, наполнявшие воздух своим тонким ароматом. Их ветки сходились над центром оранжереи, образуя зеленый купол, а внизу под ними золотились, серебрились, переливались всеми красками посаженные в горшках цветы.
Юбки Селесты прошуршали в тишине, и рыдания стихли. Затем раздались негромкие шаги – легкие, женские шаги, – и Селеста поняла, что от нее спрятались.
В ту же секунду Селеста поняла, кто именно прячется от нее в оранжерее, и ей захотелось удариться головой о мраморную колонну, но вместо этого она взяла себя в руки и позвала:
– Леди Патриция, это вы?
– Д-да, – раздалось в ответ.
– С вами что-то случилось?
– Н-ничего.
Селеста решила сбежать, пока у нее еще есть такая возможность, и сказала:
– Хорошо. А вы уверены в том, что с вами все в порядке?
– Д-да. Все… в порядке.
Грубая ложь, за которой последовали такие рыдания, что не выдержало бы любое сердце, даже каменное сердце мистера Трокмортона.
– Дорогая, – Селеста подошла к колонне, за которой, закрыв лицо руками, сжавшись, стояла Патриция, – что с вами?
Патриция не набросилась на Селесту с кулаками, не закричала на нее, и это уже было неплохо, если учесть, что всю вчерашнюю ночь Селеста протанцевала с ее женихом. О, сколько раз за это время Эллери повторял: «Вы настолько же умны, насколько красивы, мисс Милфорд».
Нужно честно признать, что разнообразием репертуара Эллери не отличался никогда.
– Эл… Эллери, – всхлипнула Патриция. Разумеется, Эллери, кто же еще. Впервые песню на тему «умная – красивая» Селеста слышала от него еще тогда, когда ей было четырнадцать лет. Он пел ее тогда для леди Агаты Билклиф, прижимая девушку к садовой ограде. Тогда его выгнали из Итонского университета, а Селеста мечтала о том дне, когда Эллери споет эту песню для нее самой.
Патриция уставилась в пространство и сказала, комкая в руке промокший носовой платочек:
– Он совсем не хочет обращать на меня внимания.
Мало того что мечты Селесты не сбылись. Ей еще выпало на долю утешать невесту Эллери.
– Почему вы так решили?
– Вы же сами видели его. Он два дня не разговаривает со мной. Больше того, бегает от меня так, словно видеть меня не желает! Вот и сегодня он меня совсем не замечал. – Патриция подняла на Селесту заплаканные глаза. – А вчера всю ночь он флиртовал с вами!
– Ну… да. – Селеста смущенно отвела взгляд. – Но флиртовать для Эллери привычно, все равно что дышать. Поверьте, это ровным счетом ничего не значит.
Ложь. Когда он флиртовал с ней, это кое-что значило.
– А почему тогда он не флиртует со мной? – обиженно спросила Патриция, готовая снова разреветься.
Больше всего Селесте хотелось бы оказаться сейчас подальше от оранжереи, но ей пришлось подвести Патрицию к дивану и усадить на него.