Выставка прошла в конце июля на крыше его родного дома на Лиговке. Нам пришлось потрудиться, чтобы договориться с домоуправлением и официальными службами о проведении выставки в таком необычном месте. Помогли комитет спортивного альпинизма и Ваня Крашенинников, который задействовал связи в администрации города. Михаил Семёнович Ольховский тоже помог.
Кроме изображений в жанре ню, мы выставили много фотографий и картин, сделанных в Непале. Макс не стал заказывать роскошные золочёные рамы, как предлагал его отец, но стильные паспарту сделал. Это была первая выставка художника Макса Ольховского. Я гордилась своим мужем. Уйти из банковского дела в живопись — это был смелый поступок! Если бы не знакомство с Ильёй, вряд ли бы Макс решился так круто изменить жизнь. Он всегда тяготился работой в «Финмосбанке», но перечить властному отцу боялся. Илья раскрепостил нас обоих, помог понять, чего мы хотим на самом деле.
С приветственным словом выступили Ваня Крашенинников и Макс. Мы не планировали превращать этот вечер в панихиду, но глаза у Вани и Макса блестели, а речь порой прерывалась. Они говорили о том, каким замечательным был Илья. Если бы Илья был жив, ему бы понравилось выступление друзей — оно получилось тёплым и искренним.
На выставку пришло так много людей, что на крыше не осталось свободного места. Пришли одноклассники Ильи и Ирины, альпинисты из городского клуба, наши с Максом приятели, сотрудники банка, следившие за экспедицией по блогам, мои родители, Михаил Семёнович с Федей, Каролина с подругами (все, конечно, с палками для селфи), семья дяди Бори в полном составе, красноволосая Катя с Костиком из Петрозаводска, Мариша из моей студии и Лаврик со своей девушкой Машей. Гости пили шампанское, закусывали тарталетками с лососем и разглядывали работы.
А там было на что посмотреть! Капли, стекающие по обнажённому торсу, рука с коротким мизинцем, расслабленно лежащая на бедре. «Не прикрывайся, покажи им всего себя»...
Лаврик зажал меня у стола с закусками:
— Признавайся, что было между Максом и Ильёй? Про тройничок ты рассказывала, но мне и в голову не приходило, что парни тоже…
Лаврик выпучил глаза и замолк.
— Тебе зачем? — спросила я.
— Буду на них медитировать.
— Ты же перешёл на сторону света, — я покосилась на Машу в чёрном мини-платье.
Похоже, Лаврик занялся её внешностью, потому что в пятьдесят лет она выглядела на тридцать пять и поражала всех утончённой фигурой и одухотворённым лицом. А то, что у неё не было груди, Лаврика не волновало.
— Медитировать на красивых мужиков я ещё не перестал, — доверительно сообщил он.
— Какой ты пошлый, — ответила я. — Если тебя интересует, что было между Максом и Ильёй, спроси у Макса. Он тебе расскажет во всех подробностях.
— Ой, да и так всё понятно, — Лаврик по старой привычке закатил глаза. — Прикольно вышло: я влюбился в девочку, а твой муж пересмотрел свои гомофобские взгляды. Кто бы мог подумать? Такая чувственная гомоэротическая живопись…
Он был прав. Картины Макса дышали любовью к человеку, на них изображённому. Хуже того, по взгляду модели было понятно, что он тоже влюблён в художника. Настоящая гомоэротика, видимая внимательному зрителю. И настоящая любовь, видимая всем.
Для продажи мы отобрали непальские пейзажи — фотографии, рисунки, картины. Мы с Максом заранее договорились, что ни один портрет Ильи не уйдёт в чужие руки. Личные материалы навсегда останутся в нашем семейном архиве. К моему удивлению, половину выставленных на продажу работ купили в первый же день. Пришлось спешно обновлять экспозицию. Но и назавтра картины Макса разлетались как горячие пирожки. Папа Ольховский был сильно озадачен.
Выставка продлилась две недели и действительно стала событием для города. Об Илье много писали в СМИ и даже собрались снять документальный фильм. Всех захватила трагедия альпиниста, который отправился на Эверест искать пропавшую жену и погиб сам. И только мы с Максом знали, что трагедия Ильи намного глубже. Он погиб любящим и любимым, зная, что скоро станет отцом. Обещал вернуться — и не исполнил обещание.
***
У меня болело сердце. Я плакала каждую ночь — не рыдала, боясь потревожить малыша, просто тихие слёзы текли по щекам. Макс укачивал меня в объятиях и утешал как мог. Но что он мог? Он страдал не меньше меня. Иногда я замечала выражение на его лице — в те минуты, когда он думал, что его никто не видит. Это было выражение глубокой скорби и беспросветной тоски.