– Ну, говори! Не тяни.
– В нейрохирургии москвичам помещение выделили, у них там и лаборатория, и зал совещаний. Аппаратуры они понавезли!.. Видимо-невидимо. А убирается там Раиса Ефимовна, она на полставки там.
– Что? Раиса Ефимовна полы моет?! – Виктор Павлович аж привстал от возмущения.
– Ну, а что ей остается делать? У нее в этом году у дочери еще один ребенок родился, а какая у терапевта зарплата, ты сам знаешь. Вот она и подрядилась.
– Твою мать! Ну что это за страна, где заслуженный врач, чтобы не умереть с голоду, должен говно убирать в собственной же больнице?!
– Ладно, Витя, ладно. Ты как будто впервые это слышишь!
– Про Раису Ефимовну – впервые.
– А про других? Да ладно, что там говорить! Так вот, слушай!
– Ну?
– Сегодня утром она мыла там полы и слышала разговор. Они ведь ее воспринимают как нянечку, что она может понимать? Вирус этот, Витя, искусственный, выращенный в лабораторных условиях! Они это выяснили.
– Ты знаешь, Коль, мне это тоже пришло в голову, еще тогда, когда ты обратил внимание, что заболевают только белые. Ну, помнишь, нам еще тогда не дали договорить, Константин Геннадьевич вошел. Так его звали, я не ошибаюсь?
– Да, так. Так вот, Витя, если есть искусственный вирус, то есть и вакцина против него. По-другому просто быть не может!
– Слушай, а ты ведь прав! – В глазах Вдовина на какой-то миг вспыхнул огонек надежды, но тут же снова погас. – Только где та лаборатория?
– Да, это вопрос! – задумчиво проговорил Николай Николаевич. – Давай-ка, Витенька, бульончику выпьем.
– К черту бульончик, Коля! Давай-ка просто выпьем.
– Что так вдруг?
– Есть повод, Николаич! – Глаза Вдовина вновь оживились, он зашевелился, пытаясь приподняться, но поясничная боль раскаленным обручем обожгла нижнюю часть спины. – О, черт!
Николай подложил ему под голову еще одну подушку, налил «по пятьдесят» и, протягивая стакан другу, спросил:
– Ты что-то придумал?
– Скорее предположил. Ну, давай, – Вдовин слабой рукой поднял стакан. – Ей-ей, Коля, а чокнуться, это еще не поминки. Подожди пару дней.
Чокнувшись пластиковыми стаканчиками, они выпили, Виктор с трудом проглотил протянутый ему в качестве закуски кусочек колбасы и, немного подумав, сказал:
– Я, Коля, собрал кое-какие факты, по времени совпадавшие с началом этой проклятой эпидемии. И вот что мне пришло в голову. Первые случаи заболевания появились после прихода в порт либерийского сухогруза. После него в нашем порту не швартовался никто. Помнишь, что он привез?
– Какие-то южные фрукты… – неуверенно ответил Николай Николаевич.
– Правильно, Коля! Тропические фрукты с Филиппин. Капитан очень спешил, договорился с кем надо, и его поставили под разгрузку без досмотра и санитарного контроля, хотя бумаги все подписаны. Надо выяснить, где этот сухогруз, куда он ушел. Эх, как же я раньше не догадался!
– А что его искать, он в порту, не успел уйти. У них случилась какая-то мелкая поломка, а сейчас карантин объявили. Отшвартовывался только дальневосточный сухогруз «Капитан Сергиевский»… Черт меня побери! – Обычно спокойный якут вскочил так, что стул упал на пол.
– Ты чего, Николаич?!
– Приморье, Витя, Приморье! Ай, дурак я, дурак!
– Да ты толком можешь объяснить, что случилось? Самокритичный ты мой!
– «Капитан Сергиевский» ушел во Владивосток!
– Ну и что?! – никак не мог понять возбуждения Николая Виктор Павлович.
– Я случайно слышал, что в Приморье началось то же самое. Но они это пока скрывают, – показал на дверь Николай Николаевич.
– Так, Николаич! Этот, как его… Константин Геннадьевич, здесь?
– Да похоже.
– Давай, найди его и тащи сюда, он вроде мужик порядочный, хоть и служит черте-те знает где.
– Попробую, – встал якут.
– Давай, Коля, давай. Нужно ему все срочно рассказать! – В глазах Виктора Павловича теперь был не слабый огонек надежды, а пылал пожар, он напал на след.
Вдовин в этот момент испытывал чувство, сходное с чувством приговоренного к повешению человека, которого в последнюю секунду, когда палач уже готов выбить опору из-под его ног, вдруг вытаскивают из петли. Он, конечно, понимал, что петля все еще продолжает оставаться у него на шее, но уже здорово ослабла.
Глава 10
Филиппины. Остров Минданао. Окрестности Котабато
Отец Антонио прямо из полиции направился в городскую больницу, он решил не терять времени и не заезжать домой для того, чтобы надеть сутану, а все необходимые принадлежности для проведения обряда у него были с собой в небольшом черном саквояже. Последние дни в Котабато случилось много смертей, и саквояж был всегда при нем, в машине.
– Как он? – спросил священник у врача, когда тот проводил его к палате умирающего.
– Сейчас в сознании, но в любой момент… У него прострелено левое легкое, плеврит… И самое главное, задеты печень, кишечник… Мы ничего сделать не смогли. Организм молодой, крепкий… Это чудо, что он еще жив.
– Как его имя?
– Альберт Гольдберг, научный сотрудник института, на который было совершено нападение, всего двадцать шесть лет…
Священник и доктор вошли в палату, возле больного сидел мальчишка-китаец лет пятнадцати.
– Подрабатывает санитаром. В последние дни не хватает рабочих рук. Очень много больных, – извиняющимся тоном объяснил врач присутствие мальчика.
– Оставьте нас, – попросил отец Антонио, распаковывая свой саквояж.
– Да-да, конечно. Пойдем, Чен.
Как только закрылась дверь за вышедшими и священник присел у кровати больного на стул, который освободил мальчишка, Альберт вцепился горячими пальцами в его руку. Он попытался что-то сказать, но вместо слов раздался хриплый, булькающий кашель, в уголках рта выступила кровь.
– Не спешите, сын мой, – успокаивающе проговорил Антонио, вытирая салфеткой кровь с лица Альберта.
Кашель, наконец, утих, больной отдышался и начал говорить слабым голосом, временами замолкая, пережидая новый приступ кашля. Каждое слово ему давалось с трудом, на лице выступили крупные капли пота. Вокруг глаз и рта залегла желтизна с каким-то зеленоватым отливом, признак поврежденной печени.
– Святой отец, на мне тяжкий грех… Работа в этом проклятом институте…
– Что, работа в институте? – не поняв, переспросил священник.
– Это и есть мой… самый… страшный грех, святой отец… – Слабый голос умирающего переходил на шепот, временами смолкал, Антонио придвинулся почти вплотную, стараясь разобрать слова.
Из сбивчивого, невнятного рассказа Антонио понял, что Альберт считает свою работу тяжким грехом, совершенным им из корысти и гордыни. Институт занимался наряду с обычными микробиологическими исследованиями еще и разработкой бактериологического оружия, какого именно, священник не смог понять.
Альберт все говорил и говорил, священник, наклоняясь к нему, пытался понять каждое слово или хотя бы запомнить, многих научных терминов он просто не понимал, но память у него была прекрасная.
Умирающий замолк, тяжело дыша, силы его покидали, Антонио молча ждал, понимая, что это последние минуты раненого на этой грешной земле.
– Святой отец, в моем доме, – наконец, опять заговорил Альберт, – он рядом с институтом… коттедж с голубой крышей… есть тайник… мой детский тайник…
Антонио изо всех сил напрягал слух, пытаясь расслышать объяснение, как найти этот тайник, и, как ему показалось, понял.
– Так вот… там пластиковый контейнер… в нем два… – Альберт опять зашелся в мучительном кашле.
– В нем два металлических сосуда… в одном – вирус, в другом – вакцина, она… лекарство… Ради всего святого, уничтожьте это, прошу вас… Там еще портфель, в нем диски и документы… Сожгите, сожгите их… Я скажу, как… как уничтожить сосуд с вирусом… Нужно…