Через какое-то время и Данила почувствовал, что «работать» стало тяжелей. Второй аэродром они взять не смогли. Первая группа, посланная на снятие часовых, нарвалась на засаду и с боем отступила, потеряв троих убитыми. Обозлившийся Вазно четверть часа громил аэродром миномётным огнём. Добавьте в копилку вражеских потерь ещё пару десятков самолётов.
Данила шевелит пальцами, сжимающими немецкий люгер. Рукой он ещё может двигать. Застрелиться есть чем. Знакомая, — Данила знал немецкий лучше командира и постоянно помогал ему при допросах языков, — и бесконечно чужая речь приближается. Но ему и стреляться нет причин, он и так умирает.
Последний боец погибшей диверсионной роты успел только техникум закончить в свои двадцать лет. Поэтому выразить словами причину отсутствия страха не мог. Только чувствовал. Их рота единолично спасла десятки тысяч советских людей. Их должен был убить, но теперь не сможет, уничтоженный немецкий полк, полсотни самолётов люфтваффе, десяток танков. Пользу же десятка радиошифровок с разведданными оценить вообще невозможно.
И останется в живых и в полной неизвестности для страны некая москвичка Зоя Космодемьянская. Как и десятки тысяч её земляков, сформировавших московское ополчение. Враг к Москве теперь и близко не подойдёт. Минск выбьет ему самые острые зубы. К Ленинграду он ещё может подползти, запалённо дыша, но не слишком близко и ненадолго. Фон Бок своему коллеге фон Леебу сейчас не помощник. Наоборот, отвлекает его силы, справедливо опасаясь удара под дых.
Космодемьянская, благодаря усилиям Данилы, его товарищей по роте и всему Западному фронту, теперь оставшаяся в счастливой для себя безвестности, в отменённой реальности попала в многократно худшее положение, чем Данила. Умники потом, через полвека или век, будут рассуждать об утешительности подвига. Не было его у Зои, потому народ её и оплакивал так горько. За что она заплатила своей жизнью и мучительной смертью? За две сожжённые конюшни? Данила не стал бы смеяться, узнав об этом. Что делать, если в той реальности не нашлось такого командующего с такими бойцами, которые не позволили бы платить настолько жуткую цену за микроскопический ущерб врагу?
Выразить словами не мог, но чувствовал и потому улыбался заметившим его и осторожно подбирающимся врагам. Они не смогут погасить его жизнью все счета, слишком те велики.
— Гутентаг, фройнде… — шепчет Данила и слегка шевелит рукой с люгером. Поднять его он уже не смог. Или не успел.
— Аларм! — испуганный вскрик прерывается автоматной очередью, пересекающей грудь Данилы.
Данила так и умер с улыбкой на лице. Погиб последний боец диверсионной роты, вот только бой ещё не закончился. Рассвирепевший унтер подскакивает к уже мёртвому бойцу, сидящему, опёршись спиной о дерево, и злобно его пинает.
— Руссиш швайн!
Ну, что же ты, унтер! Неужто родители тебя не учили, что нехорошо глумиться над мёртвыми, пусть и врагами?
— Это последний наш привет, Даня, — зло усмехаясь, говорил командир, минируя своего ещё живого подчинённого. Данила понимающе улыбался в ответ.
Вазно разрыл под его ступнёй ямку, положил туда последнюю 82-миллиметровую мину и рядом эфку.
— Клади ногу, — хоть и отдал такую команду, ногу радиста положил на гранату сам, зажав рычажок, — теперь главное, не двигайся.
Данила слегка кивает, командир аккуратно вытаскивает чеку.
И вот теперь увлечённый злым восторгом победителя унтер не слышит слабенький щелчок. Через три секунды взрывом его бросает на близстоящее дерево. Получает порцию осколков ещё один солдат, но хоть в живых остаётся. Надолго ли не известно. Советская авиация не гоняется за санитарными поездами, но вокзалы бомбит, а там, уж кому как повезёт.
Актив уже погибшей диверсионной роты 1 батальона 48-го полка 6-ой кавдивизии пополняется ещё одним убитым и одним тяжелораненым немецкими солдатами уже после смерти своего последнего бойца.
18 июля, пятница, время 07:15