Вполне возможно, что дотошные интерполовские психологи были вполне правы. Так или иначе, но через восемь лет, когда отец Карлоса, ставший к тому времени третьим секретарем советского посольства в Мадриде, погиб в случайной автомобильной катастрофе (насчет случайности этой катастрофы были у полковника Голубкова некоторые сомнения), двадцатилетний студент Мадридского университета Карлос Перейра Гомес отказался вернуться с матерью в Таллин, хотя был к ней очень привязан.
Около года он жил в студенческом кампусе на деньги, полученные за страховку отца, затем бросил университет, спустя некоторое время был арестован за участие в покушении на видного политического деятеля правого толка. В подготовке покушения Карлос играл далеко не главную роль, само покушение оказалось неудачным, так что суд счел полгода пребывания в следственной тюрьме достаточным для него наказанием.
Потом были Афины, Рим, Бейрут, Ольстер, Западный Берлин, Нью-Йорк, снова Мадрид.
За эту любовь к перемене мест он и получил прозвище Пилигрим.
В досье Интерпола была, правда, и другая версия, которая казалась Голубкову более достоверной. В начале 81-го года Карлос проник вместе с группой паломников из Иордании в одну из мечетей Иерусалима и оставил там взрывпакет с часовым механизмом. В теракте обвинили еврейских экстремистов. И хотя следователи Моссада и Интерпола были уверены, что это дело рук террористов из ООП и выполнявшего их задание Пилигрима, достаточно убедительных доказательств получить не удалось.
За Пилигримом уже тянулся длинный кровавый след. Взрывы израильского парома, вокзала в Болонье и торгового центра в Белфасте — это далеко не все его подвиги.
Установили его участие в серии диверсий в пригородных лондонских поездах, в ограблении нескольких банков в Австрии и Италии. Каждый раз сначала устраивался отвлекающий взрыв в центральном офисе или в соседнем доме, и в возникавшей панике вооруженные грабители прорывались к сейфам. Пилигриму поразительно везло, на десятилетия садились в тюрьмы его подельники и сообщники, ему же удавалось избегать ареста.
Это везение закончилось в Стокгольме. В результате совместной акции Интерпола, германского Бюро национальной безопасности и шведской полиции Пилигрим был арестован с двумя последними членами «красных бригад», еще гулявшими на свободе.
Два с половиной года в Дармштадте.
Побег.
И вот он у нас в Москве. Здравствуйте, я ваша тетя! И готовит новое путешествие.
Голубков даже сплюнул с досады и вслух — благо, в кабинете он был один — крепко выматерился.
"При подготовке преступлений очень осторожен, предусмотрителен, хладнокровен.
Свидетелей не оставляет. При задержании чрезвычайно опасен…"
Ну никак не вязалась эта фраза из интерполовской ориентировки с человеком, которого Голубков видел на снимках фээсбэшной «наружки» в кабинете Нифонтова. С тем, на старых снимках, вязалась. С этим же… Прямо заноза в мозгу!
Голубков нашел в материалах конверт с фотографиями и разложил их на столе.
…Нормальный сорокалетний мужик. Не красавец, но и далеко не урод. Спортсмен, не совсем еще потерявший форму. В меру хмуроватый, озабоченный какими-то своими проблемами (а у кого их сейчас нет?), в меру открытый. С таким, случайно оказавшись рядом, и пива выпьешь, и потолкуешь о политике или о погоде. Душу перед ним, конечно, не выложишь, какой-то холодок остановит. А просто поболтать — почему бы и нет?
Голубков отыскал акт экспертизы и самым внимательным образом его прочитал.
Нельзя сказать, что он не доверял экспертам. Они свое дело знали. Но и он свое дело знал. А сейчас он не чувствовал этого человека. Он был для него пустым местом. Пустое же место — оно и есть пустое.
С пустотой работать нельзя.
Голубков вновь, как и в кабинете начальника управления, разложил снимки Пилигрима в два ряда: вверху — старые, под ними — новые. Но уже через минуту смешал их и сунул в конверт.
Нет. Сейчас важны были не разрез глаз или форма губ и ушей.
Он сдвинул в сторону бумаги и уставился на голую столешницу, словно бы на ней все еще лежали два ряда снимков. И через несколько минут тупого напряженного вглядывания в затертую и поцарапанную полировку дубового шпона вдруг понял: он.
Да, он.
На снимках был один и тот же человек. При всем разительном их различии. Это сходство было не предметным. Оно было… А хрен его знает, каким оно было. Главное — было.
Голубков напряг все свои мозговые извилины, чтобы хоть как-то закрепить это ощущение. А закрепить можно было только словом.
Волк. Нет.
Рысь. Нет.
Вот! Неужели нашел?
Похоже, нашел.
Шакал.
Да, шакал.
«Почему?» — спросил себя Голубков.
Труслив? Не то.
Охотится ночью? Не то.
Нападает исподтишка? Ближе.
Осторожен. И не просто осторожен. Очень осторожен.
Сверхосторожен.
Вот это, пожалуй, то.
И хотя неясностей во всем этом деле было еще вагон и тракторная тележка, но это уже была зацепочка. Пусть маленькая.
Но все начинается с малости.
Полковник Голубков извлек из кипы материалов ксерокопию интервью Рузаева и погрузился в чтение.
"Вопрос корреспондентов «Совершенно секретно»:
— Ваша правая рука, Султан, забинтована. Чем это вызвано?
Ответ Рузаева:
— Последствие покушения.
— Сколько покушений было совершено на вас?
— Последнее — седьмое по счету.
— Вам известно, кому вы так встали поперек горла?
— Пока известны только чеченские исполнители. Предатели, короче.
— А кто заказчик?
— Заказчик всегда один и тот же. И он активизируется всякий раз, когда намечается крупное чечено-российское мероприятие. Последний раз меня попытались устранить перед пуском нефтепровода Баку — Грозный — Новороссийск. Опасались возможности реализации моих угроз. Но Аллах показал, что жизнь и смерть в его руках, а не в руках политиков и их спецслужб. Как видите, я жив, хотя практически в пяти сантиметрах от меня взорвалась мощная шариковая бомба с лазерным наведением.