И вдруг я увидел капли крови на снегу — он поранил ступню об острые камни. Его слабость стала моей яростью, а ярость превращалась в силу. В горле у меня заклокотало. По заледеневшей скале я проскочил над пропастью, даже не глянув вниз. Там, где по фирному склону он спустился к следующему жандарму, опираясь на ледоруб, я просто скатился вниз, глиссируя на прочных ботинках. И я увидел его.
Он воровато оглянулся и понял, что не уйти. Скинул рюкзак; поставив его на самом краю пропасти, распрямился: правая рука с ледорубом на отлете. Его лицо и губы были сплошной коростой, лохмотья штормового костюма висели на худом и жилистом теле зверя.
Он кинулся вперед и нанес страшный удар, целясь клювиком ледоруба мне в голову. Я отбил его, но страх вошел в меня, как нож в масло, остудил ярость, обессилил тело.
Пискнув, я лягнул его тяжелым ботинком в грудь, и он пошатнулся, отступил. Я почувствовал, что если упущу этот миг — мне несдобровать. Наотмашь ударил раз, другой, третий, как и он, целясь в голову, в левый бок. Слабея, он отбивал удары, а я наливался новой силой.
И тут, отбив очередной удар, он затравленно отскочил к злополучному рюкзаку, ударил по нему босой пяткой, сталкивая в пропасть. Рюкзак уже завис в воздухе, но ступня противника оказалась захлестнутой петлей плечевой лямки. Оборванец качнулся и с воплем полетел вниз.
Задыхаясь, я подполз на животе к краю пропасти. Уже в воздухе он освободился от рюкзака, упал на очень крутой снежный склон, пробороздил его, спустив за собой небольшую лавину, и теперь его тело темнело среди снежного вала. Рюкзак упал ближе, на скалу, мячиком отскочил от нее, лопнув по шву, и крутился в воздухе, выплевывая консервы, пакеты, булки. Я ткнулся горячим лицом в снег — крышка!
Темным пятном полупустой рюкзак лежал на склоне, вокруг него, как выпущенный заряд дроби, крап разлетевшихся продуктов. Кое-что все-таки можно было собрать. Я осмотрелся, где можно сойти вниз, и только тут сообразил, что веревка из пещеры висит на мне. Не доверяя ей, но все равно чувствуя ее спасительную опору, я спустился вниз.
В рюкзаке остался спальный мешок да в боковом кармане сохранился пакет с карамельками. Консервы и хлеб удалось собрать.
Уцелели кое-какие брикеты. Но макароны, сахар был рассеяны по всему склону. Я затолкал продукты в спальный мешок, а его — в лопнувший рюкзак. До палатки отсюда было не так уж далеко. Но — солнце уже садилось, а сумерки в горах недолги.
Я взял чуть выше, ступил на жесткий след лавины, спущенной оборванцем. Шагах в двадцати от меня он застонал и выбрался из снега.
Короста на губе была сорвана, и кровь текла по подбородку прямо на открытую грудь. Шатаясь и волоча за собой ледоруб, он стал спускаться вниз.
К лагерю я вышел уже в темноте. Сил не было лезть в пещеру за примусом. Я сунул в рот карамельку, сбросил варнаковы ботинки, которые были почти сухими, кряхтя влез в Ленькин спальник и вытянулся, даже не застегнув вход в палатку. Только тут вспомнил о мальчишках. Где они? Что с ними?
Что бы ни случилось, до рассвета этого не узнать и помочь им невозможно. Я перевернулся на бок в стылой палатке и провалился в глубокий сон, а когда открыл глаза, чувствуя себя отдохнувшим, уже рассветало. В сумраке у полога сидела моя вчерашняя альпинистка и как ни в чем не бывало чесала гребнем пышную волну волос с седой прядью.
Гудел примус, тот самый, что был оставлен в пещере, на нем стоял котелок с водой, рядом отриконенные ботинки — один ссохшийся, другой лоснящийся от крема. И я понял, что ждет меня. Это был мой день.
— Зачем башмаки у покойника забрала? — спросил ее, кривя губы.
— Твои украли! — ответила она, укладывая волосы в прическу. И, взглянув на меня, добавила: — Тот парень, которого ты вчера сбросил с хребта! Вокруг палатки все было истоптано босыми ногами.
— Понятно! — вздохнул я. — Значит и мне выпала честь продолжить след Белого альпиниста до «голубого саркофага?!» Вместо ответа она улыбнулась одними глазами: женственными и милосердными. Теперь я знал ее настоящее имя: странно, что люди олицетворяют смерть с затхлостью морга. Хотелось задать ей несколько вопросов, но на каждый из них я уже знал ответ, а потому не стал спрашивать ни о вчерашнем, ни о сегодняшнем дне: все равно придется идти!
— Ребята застряли на той стороне хребта?! — спросил я.
— Сидят на скале, как два птенчика, — подхватила она, — голодные. Если им передать скальные крючья да немного продуктов — они спустятся вниз.