Роман присел на обочину, чувствуя, как горят набитые о твёрдый грунт пятки. Развернул кифару, сложил ткань, в которую она была завёрнута, и соорудил подобие перевязи. Потом повесил перевязь через плечо, и тщательно приладил инструмент себе за спину. Попрыгал на месте. Кифара оттягивала плечо, но так хотя бы будут свободны руки.
За поворотом дорога раздваивалась. Одна её полоса уходила куда-то в лес и скрывалась среди деревьев. Другая, более узкая, сворачивала туда, где, по расчётам Ромки, должны были пасти овец дядька Толстопуп с Белоглазом. Он потрусил по узкой дороге. Солнца здесь почти не было видно, кроны деревьев смыкались наверху, но духота стояла такая, что Ромка совсем взмок, и только радовался, что не взял с собой тяжёлую козью шкуру. Нога, ободранная ремешком, начала гореть в том месте, где на ссадину попал пот.
Дорога сузилась, превратилась в хорошо утоптанную тропу. Ромка увидел знакомый поворот, где лежало поваленное дерево, а над большим пнём топорщился куст, усыпанный красными ягодами. Через это дерево они с Рэмкой, тогда ещё просто глюком, перескочили, торопясь вслед за Кубышкой.
Роман шагнул к дереву и замер. Здесь, в густой тени, под самыми деревьями, земля была мягкой, и возле полосы нежной курчавой молодой травы хорошо были видны следы подошв. На одном из следов отпечатался вырезанный на подошве, и отразившийся в почве символический глаз. Вытянутый овал и кружок посередине. Ромка вздохнул. Точно такой, грубо начерченный символ глаза, он видел на дороге у озера.
Чувствуя, как стынет на лбу пот, Роман перебрался через поваленный ствол. Ноги вдруг ослабели, и он, шаркая сандалиями, двинулся через лес к пастбищу. Вот блеснул луч солнца, защекотал обгоревшую кожу на лице, вот впереди зашумел ручей, переливаясь через невидимые отсюда камни в крохотный водоём.
Низко висящее солнце, уже задевшее своим круглым, бронзовым боком верхушки деревьев, заливало неярким светом утоптанную овечьими копытцами площадку у воды. Предметы, разбросанные по мелкому гравию возле водоёма и на густой траве вдоль ручья, отбрасывали длинные чёрные тени.
Роман на неверных ногах подошёл ближе. Уже зная, что это, он наклонился над длинным, чёрным, похожим на выброшенный волнами корявый древесный ствол, предметом. В лицо ему глянули незрячие глаза дядьки Белоглаза. Повязка слетела снего, и на Ромку смотрели выкаченными белками глаза дядьки – один кроваво-карий, другой белёсый, в плотной плёнке бельма.
Рот Белоглаза был широко открыт, словно дядька заходился в немом крике. Серая козья шкура на груди намокла и стала бурой, а прямо против сердца в ней чернел аккуратный прямой разрез. Земля под телом была влажной от впитавшейся крови.
Ромка огляделся. На траве, чуть поодаль, валялся пустой бурдюк, похожий на сплющенное тело овцы, и какие-то обломки, в которых он признал разбитую глиняную чашу.
Он пошёл вдоль ручья, наклоняясь и разглядывая разбросанные предметы. Вот сломанный пополам посох с закруглённым концом, которым дядька Белоглаз подгонял овец. Вот рассыпанные угли костра, затоптанные ногами, превратившиеся в чёрную кашицу. Вот кусок ткани, которая заменяла платье Кубышке…
Ромка застыл над скомканной тряпкой. В животе вспух холодный ком. Он наклонился, не в силах шагнуть дальше, боясь увидеть под тряпкой тело женщины. Но это была всего лишь крашенная в коричневый цвет тряпица, рядом с которойвалялась скомканная белая шкура с завязками шнурков.
Он поднял тряпицу и повернул её к свету. Платье было разорвано, запачкано землёй, но крови на нём не было видно. Ромка прошёл ещё по берегу, вглядываясь в воду. Ручей игриво журчал, переливаясь через каменный порог, вода в свете заходящего солнца переливалась всеми оттенками розового и лилового. Возле берега было хорошо видно дно с россыпью мелкой цветной гальки. Никого не было ни возле ручья, ни в воде. Ни живого, ни мёртвого.
Слабый, дрожащий звук заставил его вздрогнуть. Тихий стон доносился из кустов, что росли на краю леса. Ромка побежал к кустам. Раздвинул гибкие ветки и шагнул в самую гущу зарослей. Шершавые листья лезли в глаза, липли к потной коже, а лицо сразу облепила тонкая сетка паутины.
В середине ветки были обломаны, словно тут изрядно потопталась пара медведей. Сорванные листья усыпали утоптанный пятачок, где лежало скорчившееся тело женщины. Ромка присел над женщиной, которая съёжилась на земле, поджав колени к животу, и осторожно отвёл с её лица спутанные волосы. Лицо было почти неузнаваемо. Распухшее, с синяком во всю щёку, а шея покрыта странными багровыми пятнами, словно женщину пытались душить. Кубышка тихо застонала, шевельнула распухшими губами и открыла глаза.