Но чуть погодя кто-то решает оживить его снаружи — за дверью раздаются шум и крики, что-то звучно падает на пол, слышен топот многих ног. Что это — приступ белой горячки, драка за наркоту или, может, алики и наркоши пошли стенка на стенку? Мне не хочется отрывать задницу от теплой бутылки, но Николай, как легальный сотрудник, выглядывает за дверь.
— Наркотики. Кто-то передал парню ширку. А тот сдуру вогнал в себя весь дозняк и с концами — асфиксия, паралич дыхательных центров, лежит синий, как труп. Откачают, конечно. Ему хорошо бы сейчас под капельницу. Гемодез, физраствор, глюкоза — утром был бы в форме. А они одну химию натравят на другую. И так всю дорогу. Выйдет отсюда инвалидом — печень, почки. По сути, они просто калечат людей. Выведут из кризиса, притормозят на пару дней, чтобы покой в отделении не нарушал, а дальше — кому ты на фиг нужен. Она мне говорит — хочешь, закодирую тебя на месяц, на год? Иди в задницу со своим кодированием. Что я, зомби какой, что ли? Еще недельки две витаминчики попринимаю и домой. Ну его…
Я достаю затычки и засовываю их в уши.
— Что, уши болят, — спрашивает Николай.
— Да нет, просто так, чтоб шум не мешал, — говорю я. И укутав как следует одеялом себя и бутылку, готовлюсь спать.
— А… — понимающе роняет он, скосив взгляд на нашего храпуна.
Большинство моих здешних снов, проходящих под знаком Химической Звезды, вещь не слишком приятная. Я все время как будто пребываю в действительности, но в действительности неуловимо параллельной к настоящей. Иногда они настолько сближаются, что я могу часами разговаривать с женой, которая пришла проведать меня, о наших проблемах, о том, как лучше все устроить, о нашем будущем; и вдруг какая-то мелочь — небрежно вбитый в стену гвоздь или дырка на чулках подсказывают мне, что это всего лишь сон. Тогда я напрягаю всю оставшуюся волю, просыпаюсь и начинаю разговор сначала. Но и на этот раз какая-то деталь бросается в глаза, запоздало свидетельствуя, что усилия напрасны, смехотворны и излишни. Транквилизаторные видения явно потешаются надо мной, все время подсовывая ребусы из разряда «найди отличие». Рано или поздно я нахожу, но возвращение в реальный мир, как правило, оказывается фиктивным и фальшивым. В конце концов, меня достают эти издевательства, и я решаю, что так как во сне со мной настоящим ничего непоправимого не случится — я волен делать все что угодно. Первой приходит на ум мысль о самоубийстве с помощью «Дедова» кипятильника. Оголяю провода, втыкаю их в розетку. Однако заботливые адепты Ордена Химической Звезды именно в этот момент вырубают электричество, оставляя меня ни с чем.
Ну, отчего же ни с чем? Я разламываю любовно сконструированный «Дедом» нагреватель и получаю пару слегка тронутых коррозией, но вполне годящихся для вскрытия вен лезвий GILLETTE. Транквилизаторные видения, наверное, были очень довольны своей выдумкой — они подсунули мне для максимального комфорта чистую ванну с соблазнительно хромированной сантехникой. На стенах поблескивал недавно уложенный кафель, а заботливо расстеленное на полу у ванны полотенце манило сделать первый шаг. Но, на беду, я совсем забыл, какую в таких случаях набирают воду — холодную или горячую, а перепутать означало испортить все дело. Поэтому я не воспользовался этой иллюзорной гигиенической роскошью.
Отбросив GILLETTE как анахронизм, я решил выйти на автостраду, но с нашим вялым спорадическим движением и моей нарушенной координацией это стало бы лишь очередной потехой для моих фармацевтических соглядатаев. Еще наслали бы для смеху на меня ментов, чтоб те забрали в вытрезвитель, а оттуда спровадили прямо сюда. Кто знает, выпутался бы я из этого лабиринта?
Поэтому, целиком и полностью отдавая себе отчет в сомнамбулической природе окружающей действительности, я забрался на крышу собственного дома, огляделся по сторонам и спокойно шагнул за карниз. Чувствовал себя, как никогда, свободным. Свободным от обязанностей, условностей, правил, законов и — главное — от страха. Правда, живу я в трехэтажном доме, но для начала должно было хватить.
Но короткий мой полет не оправдал даже самых скромных ожиданий. Падение мягко затормозили ветви спиленного еще в прошлом году тополя, и я опустился на землю невредимым. Стоял обалдевший, облепленный листвой и снегом — ну, со снегом это они уже перестраховались — под деревом, на месте которого на самом деле торчит, подперев покосившуюся лавку, широченный пень. О'кей, пусть будет по-вашему. Обойдусь без лишней аффектации. Просто лягу в снег и замерзну. Однако как только я улегся в сугроб посреди двора, то понял, что холод совсем мне не досаждает — более того, вместо холода я чувствовал под боком какое-то тепло. Обернувшись, я увидел спеленутого младенца. Он прижался ко мне, обогревая, как живой оберег.