— На хрена они это делают? Так же буйных психов утихомиривают.
— Ну, психам они такие лошадиные дозы колют, что куда там…
— К тому же, насколько мне известно, этот препарат вообще официально не разрешен к применению.
— Его давно запретили, — неожиданно произносит гипертоник.
Но как же его могли запретить, если официально его никогда и не разрешали? Запретить его означало бы приоткрыть грязные тайны отечественной карательной психиатрии.
Оставалось только надеяться на Бога.
Сегодня дежурила горбатая, низенькая медсестра в очках с толстыми линзами — самая приятная изо всех. Пройдя все остальные процедуры, я стал умолять ее не колоть мне проклятый сульфазин. Однако она только сокрушенно мотала головой — не выполнить приказ фрау Де было смерти подобно. Жива была еще память Майданека, Освенцима и Варшавского гетто. Никто не хотел рисковать.
— Ну, хорошо. Тогда, может, вколете мне минимальную дозу? Какая вам разница? А в журнал запишете все, как полагается.
Не знаю, послушала она меня или нет, втягивая в шприц желтоватую жидкость. По крайней мере, посоветовала:
— Укол очень болезненный. Прикладывайте к этому месту бутылки с теплой водой — быстрее рассосется и быстрее подействует. Наберите в бутылки горячую воду и прикладывайте. Вколоть вам снотворное?
— Да нет, давайте лучше таблетки. Выпью их попозже, а то проснешься в критическое время с четырех до пяти — тогда уж точно не заснешь, будешь долго склеивать обрывками нервов разодранный рассвет.
— Знаете, вы просто супер, — сказала отчего-то она (хоть кто-то оценил мою доморощенную квалификацию), — но таблетки вам придется выпить в моем присутствии — так Дарья Юрьевна распорядилась.
— А-а, понял. Борьба с потенциальным дезертирством, — говорю, наблюдая, как она протягивает мне целую груду таблеток. — Это все мне?
— Дарья Юрьевна назначила, выходит, вам. Запейте.
— Ничего, — спокойно проглотив все сразу, отвечаю я. — Очень вам благодарен.
— Если ночью что-нибудь понадобится — заходите, я дежурю.
— Еще раз спасибо. Спокойной ночи.
Но на спокойную ночь надеяться нет приходится. Исколотая и без того задница разучила еще одну разновидность боли, поэтому, не откладывая дело в долгий ящик, я сразу набрал горячую воду в бутылку из-под минералки и улегся поудобней, подогревая таким образом свой боевой дух, сконцентрированный, как и у всех профессиональных беглецов, в ягодицах. Надо любой ценой продержаться, иначе кердык. Оставаться всю жизнь евнухом в этом гареме евнухов мне не улыбалось.
— Главное, не волнуйтесь, — подбадривает меня Николай. — Если до пяти утра не возьмет — считайте повезло. Сейчас десять. Часов через семь все будет понятно. Мы еще немного болтаем, проклиная на все лады местные порядки, я пытаюсь даже пересказать сюжет Кена Кизи, однако у меня по-прежнему проблемы с памятью и концентрацией, а мои слушатели слишком упрощенно воспринимают аллюзии и ассоциативные ряды старого хиппи, поэтому разговор продолжается без энтузиазма и вскоре затухает.
Но чуть погодя кто-то решает оживить его снаружи — за дверью раздаются шум и крики, что-то звучно падает на пол, слышен топот многих ног. Что это — приступ белой горячки, драка за наркоту или, может, алики и наркоши пошли стенка на стенку? Мне не хочется отрывать задницу от теплой бутылки, но Николай, как легальный сотрудник, выглядывает за дверь.
— Наркотики. Кто-то передал парню ширку. А тот сдуру вогнал в себя весь дозняк и с концами — асфиксия, паралич дыхательных центров, лежит синий, как труп. Откачают, конечно. Ему хорошо бы сейчас под капельницу. Гемодез, физраствор, глюкоза — утром был бы в форме. А они одну химию натравят на другую. И так всю дорогу. Выйдет отсюда инвалидом — печень, почки. По сути, они просто калечат людей. Выведут из кризиса, притормозят на пару дней, чтобы покой в отделении не нарушал, а дальше — кому ты на фиг нужен. Она мне говорит — хочешь, закодирую тебя на месяц, на год? Иди в задницу со своим кодированием. Что я, зомби какой, что ли? Еще недельки две витаминчики попринимаю и домой. Ну его…
Я достаю затычки и засовываю их в уши.
— Что, уши болят, — спрашивает Николай.
— Да нет, просто так, чтоб шум не мешал, — говорю я. И укутав как следует одеялом себя и бутылку, готовлюсь спать.
— А… — понимающе роняет он, скосив взгляд на нашего храпуна.