Теперь уж точно не оставалось ничего другого, как только идти. Без остановки идти по дороге, ведущей в долину. Как можно быстрее. И как можно дальше. Идти без цели — цель, собственно, идти. Я двинулся, не оглядываясь, все еще ослепленный ярким светом (от обилия лекарств нарушилась аккомодация), сжавшись от холода. Солнце прогреет воздух только ко второй половине дня. После духоты больницы вдруг опьянел от кислорода, от простора. Чувствовал за спиной дом. Он, словно живое существо, смотрел мне вслед. Пристально. Агрессивно.
(Этот трехэтажный каменный дом построили еще в прошлом столетии два брата-близнеца. Потомки барона Фордемберге-Гильдеварта, они получили в наследство не только приличный капитал, но и чахотку. Ривьера, Альпы, Капри — ничего не помогало, и фамильный доктор, розовощекий весельчак Хорст Мюнх, любитель преферанса, свиных кендликов с капустой, рейнвейна и горничных, посоветовал Карпаты. Посоветовал, скорее, от безнадежности, чем от уверенности, но — сработало. В новом имении братья дожили до преклонных лет, завещав после своей смерти основать в нем санаторий. Не забыли они и Хорста, но он не смог воспользоваться завещанным ему капиталом, поскольку опередил близнецов на восемь лет, скончавшись от апоплексического удара в одном из борделей Ливорно во время орального буйства несравненной креолки Кики. Суд признал законным наследником его сына, но столетию уже пошел четырнадцатый год, а сыну — двадцать седьмой, он оказался военным летчиком, и его четырехкрылый одномоторный RWD-6 вошел в невозвратное пике над горным ущельем в околицах Горлицы. Дальнейшие следы наследства теряются в недрах военно-бюрократической машины, и если бы это были не абст-рактные суммы, а конкретные меченые купюры, то время от времени можно было бы наблюдать, как они выныривают из темных глубин финансовой бездны. Надежные сейфы НСДРП, симпатичная кокаиновая артелька в сердце Колумбии, избирательная кампания в Аризоне… Вудсток, фонд очередных свидетелей очередного иеговы. А исходной точкой этих кругов на поверхности истории был трехэтажный каменный дом в сердце Карпат, откуда я и отправился в неизвестность.)
Не знаю, сколько я так шел. Двигался, как заведенный. Только когда обогнал меня автобус, понял, что день еще не кончился. Вокруг простиралась равнина. Горы закрыли горизонт, словно сварганенные дальтоником декорации. На вершинах белел снег (сделанный, наверное, из один раз уже использованной ваты). Дорога шла через поле. Несжатая рожь почернела и во многих местах полегла. Разве для нее теперь сезон? Какая сейчас может быть рожь, мать вашу так?
Хмель почти выветрился. Солнце спряталось в призрачной мгле, и трудно было определить время суток. Сюрреалисты сраные. Метафористы, блин, исповедальные. Дешевые штучки долбаных абсурдистов. На хрен мне ваше время? Незаведенные часы, будильники с маятниками и без стрелок — это ж надо так ошизеть, чтоб напрочь утратить чувство меры и стиля!
Я устал. Внутрь ботинка попал камешек, и мне никак не удавалось его вытрясти. Это отвлекало. Приходилось снова и снова останавливаться и расшнуровывать ботинок. Обувь покрылась пылью. Чувствовал себя еще более странно, оттого что шел налегке без вещей: все время казалось, что ремень сумки съехал с плеча — так привык ходить с сумкой. Все отчетливей становилось не по себе. Тихо проехал велосипедист. Так тихо, что я принял его за очередную галлюцинацию, поэтому не догадался окликнуть и спросить время. Когда сообразил, он был уже далеко. Ну и черт с ним. Дался тебе этот хронометраж. Совсем уже хуйнулся с этими психотерапиями.
Справа от дороги, метрах в пятидесяти, вдруг появился обрыв. Одновременно изменилась растительность. Наверное, это не просто овраг. Наверное, там, внизу, клокочет горная речка. Точно! Тут должна быть река. Это ориентир. К черту время. Воздадим хвалу топографии, географии и геологии. Это та самая речка, что, делаясь все более полноводной и полной всякого говна, течет до самого Сяна, или Дона, одним словом, домой.
Это та самая речка, над которой в окрестностях Горлицы был в четырнадцатом году сбит четырехкрылый и одномоторный RWD-6, пилотируемый двоюродным братом моего прадеда Леоном Эздрою (имена в нашем роде навязчивыми репризами переходили из века в век). Так вот, если моя родословная никогда меня не интересовала, то эта история, хранимая в застольных семейных сагах, почему-то волновала меня некоторыми своими чисто материальными аспектами.