Тост всем понравился, и все выпили, тем более что питие за прошедшие два часа превратилось в необременительную и приятную привычку. Франк пил стоя, и Путиловский вдруг прозрел, зачем он встает каждый раз: так больше помещается!
— Саша! — спросил он изумленно. — Зачем ты все время встаешь?
— Так больше помещается, — хладнокровно ответил тот и в награду самому себе за выдумку налил еще один бокал драгоценного «Шато».
Но судьба решила все по-иному: как только опытная рука поднесла бокал ко рту, некий неизвестный молодой человек протаранил соседний столик, пройдя сквозь него как сквозь пустоту, и своей верхней частью вцепился во Франка, в то время как часть нижняя цеплялась за ножки стула от соседнего столика.
Такое раздвоение личности стало бы губительным для содержимого бокала, не обладай Франк удивительной реакцией и гигантским опытом пития в самых разнообразных ситуациях. Схватившись свободной рукой за сюртук молодого человека, Франк зафиксировался в пространстве, в долю секунды всосал в себя вино и только после этого расслабился и вскричал:
— Что вы себе позволяете, молодой человек?
И тут Путиловский узнал в молодом человеке Вершинина — Нельсона.
— Как я рад, господа, столь неожид... жид... жид энной всрт... втср...
Совершенно запутавшись в языке, Вершинин позорно умолк.
— Встрече, — подсказал Путиловский.
— Так точно! — по-военному ответила жертва водки-листовки, раскрыла объятия и призывно обратила свой взор к Франку.
Франк тяжело вздохнул, закрыл глаза, распахнул в свою очередь мощные объятия и принял в них разомлевшего от счастья журналиста. Наконец-то жизнь повернулась к Вершинину лицом окончательно и бесповоротно. Франк троекратно исполнил свой долг, взасос поцеловав страдальца в область юношеской щеки, внимательно вгляделся в незнакомое лицо и честно ответствовал:
— Не признаю!
— Я... вот я — Нельсон,— и Вершинин стал тыкать в Путиловского и Медянникова, пытаясь на пальцах показать узы, связывающие его с этими хорошими господами.
Евграфий Петрович с горьким сожалением оторвался от полускелетика бывшего поросенка, встал и ласково обнял Вершинина:
— Пойдем, милок, прогуляемся до ветру!
Тут же подскочил назначенный на эту должность специальный человек, взялся за Вершинина с другой стороны, и они ловко провели подопечного извилистой дорогой меж столиков прямо в вестибюль, а оттуда — в сортир, где ему дали понюхать нашатырного спирта, после чего Медянников вернулся на место, а Вершинин показал бездушной белой раковине всю проглоченную ранее закуску.
— Кто это был? — поинтересовался Франк.
— В первый раз вижу, — хладнокровно ответил Путиловский, слегка зевнул в знак своей искренности, поворотил голову в сторону, чтобы избежать дальнейших расспросов,- и чуть не подавился. С этой стороны на него издалека смотрели большие темные женские глаза, преисполненные легкого презрения к нему лично. То были глаза маленькой княгини Анны Урусовой.
И тут Путиловский вспомнил, что вчера у тайной матери его сына был день ангела.
— Те-те-те... Господи, — прошептал он в надежде на чудо.
Но чуда не случилось. Маленькая ручка с самыми изящными пальцами во всей столице поднялась вровень с лицом. Указательный пальчик согнулся и совершил несколько повелительных движений — дескать, прошу пожаловать добровольно, иначе будет хуже.
Пьеро осклабился в забывчивой идиотской улыбке, кивнул головой в знак понимания, прохрипел Франку углом рта:
— Я сейчас...
Встал и пошел навстречу гильотине на прямых негнущихся ногах.
* * *
Азеф не любил больших застолий и предпочитал, подобно Гоголю, наслаждаться едой в одиночестве, лучше всего в отдельном кабинете, а ежели такового не было, то требовал накрыть ему отдельный столик и прибор ставить так, чтобы сидеть спиной к зале.
Вот и сейчас он поглощал жареного поросенка с кашей, загородив внушительной спиной доступ к столику. Однако зал он видел — часть зеркального убранства позволяла ему контролировать все происходящее в ресторане. Так что Дору с Вершининым Азеф узрел еще до бесславного путешествия Вершинина в туалетную комнату, с интересом наблюдая за развитием событий.