Я подошел к нему.
- Не надо, - сказал он. - Ты не можешь этого сделать. Нам нельзя говорить друг с другом.
- Я больше не ты, - неуверенно начал я. - Я нечто совсем другое. Я не знаю, что сейчас случится со мной, с нами, но я должен говорить с тобой. Пошли.
Я потащил его по улице. Он не сопротивлялся. Дождь безжалостно хлестал нас. Мы остановились у входа в дамское ателье, укрывшись от дождя в промежутке между двумя витринами. С трех сторон нас окружали безголовые, безрукие женские манекены, задрапированные синтетическими тканями пастельных тонов.
- Ты не должен сегодня пользоваться Машиной. Произошел несчастный случай. Это жуть, что я перенес только что.
Продолжать я не мог. Я начал истерически хохотать.
- Ты что, с ума сошел? Ты был на квартире?
- Все получилось не так. Эрик не пришел. Он попал под машину. В тот момент, когда я ее убивал, его увозили в больницу. Шеф сам сказал тебе об этом, когда ты уходил на обед. А меня потом видели у него на чердаке.
Он немного успокоился.
- Карен мертва?
- Да. Тогда я еще не знал про Эрика. Но ты не должен пользоваться Машиной. Ты не должен ее убивать.
Неожиданно в его глазах полыхнула ярость. Он начал бить меня двумя, соединенными вместе кулаками.
- Не смей вмешиваться, придурок! Идиот!..
Я не ожидал нападения и с трудом заслонялся от его ударов. Моей единственной надеждой было заставить его прислушаться к моим доводам.
- Пойми, у меня нет выхода,- сказал я, сумев его немного утихомирить. - Все пошло наперекосяк. Оставалось либо вмешательство, либо самоубийство.
Мощным усилием он вырвался от меня.
- Ну так и убил бы себя. А теперь одному богу известно, что с нами произойдет.
Я почувствовал, что во мне снова закипает смех.
- Ирвинг, - сказал я, - ты просто попытайся…
Однако, услыхав, как я произношу свое имя, он снова ударил меня и чуть не сбил с ног. Больше я не мог ни размышлять, ни пытаться его уговорить. Я тоже ударил, ударил изо всех сил. Он врезался спиной в витрину, которая рассыпалась смертоносным дождем острых, как бритва, осколков стекла. Огромный стеклянный клык пронзил ему шею. Он вскрикнул и смолк. Я со страхом глядел на него, лежащего на земле. Он был мертв.
На улице хлестал дождь, прохожих не было.
Я был мертв. И почему-то я жив, хотя это совершенно невозможно. Тот, кто был я, лежит у моих ног, в луже крови, мертвый.
Я понял, что надо делать. Всемогущее предопределение решило устроить на этот раз комедию. Мне предстояло совершить в ней последний абсурдный акт.
Я вытащил из кармана фляжку с отравленным виски.
«Хотя бы яд зря не пропадет», - подумал я, отвинчивая колпачок.
Волна ужаса, неудержимого, как потоки дождя, хлеставшего на улице, затопила меня, когда я наконец сумел понять, что произошло. Оставался единственный способ выбраться отсюда. Смерть показалась мне благом. Я поднес к губам флягу и начал пить.
Позже:
Конец не наступил. Я обнаружил себя в спальне своей квартиры. Я посмотрел на будильник. Будильник был заглушен, а Карен уже встала и возилась на кухне.
Я хотел закричать, но вместо этого приветливо сказал:
- Доброе утро, милая. Что у нас за окном? Улыбаясь, она заглянула в спальню.
- Прекрасное утро. Для октября даже чересчур теплое. Но для меня - в самый раз.
Похоже, что свои действия я контролировать не мог. Я встал, пошел в ванную и начал бриться. И все это время я пытался понять, что происходит. Мелькнула дикая надежда, что мое вмешательство сработало. Но когда я спустился по лестнице, от надежды не осталось и следа, потому что в нише за лестницей стоял Ирвинг Веннер. Он кивнул мне. Я прошел мимо.
Все продолжалось, как и было в действительности. Каждое событие дня повторялось без малейших изменений. Снова мне пришлось идти в машинную комнату, опять я перенесся в утро, вернулся в свою квартиру, второй раз задушил Карен. То, что уже тогда было жутким, стало просто невыносимым. И так минута за минутой до того самого момента, когда у моих ног упал мертвый Ирвинг Веннер.
Сознание не оставило меня, и я понял, что случилось, почему я должен вновь и вновь проходить через этот день.
Невмешательство - закон природы. Как бы я ни пытался, я не мог предупредить себя о том, что произойдет. И я не сумел этого сделать. Когда таксист окликнул меня, мне на секунду стало дурно. Это сработали защитные механизмы, подкрепленные длительной тренировкой следователя, сработали как раз вовремя, чтобы не дать совершиться самому страшному преступлению - вмешательству в прошлое. А все то, что последовало за приступом головокружения, было обычным бредом, порождением моего собственного мозга, наказанием за преступление.
И теперь я, должно быть, сижу в какой-то больничной палате, потому что сумасшедшим отказано в праве на спасительную смерть, - кататоник, непрестанно, бесчисленное множество раз переживающий этот долгий день.
РАССКАЗ О РАССКАЗЕ: «ДВОЙНОЙ ОТСЧЕТ»
Давным-давно, в глубокой древности, когда еще не каждый ребенок имел собственный кассетный магнитофон, мне пришлось выступать по радио Фэрмонта. Я произнес тронную речь на тему о том, как всевозможные общественные институты - Церковь там, или, скажем, Государство, или, даже страшно подумать, Семья - формируют из нас достойных граждан. Моя речь была записана на пленку, и когда ее передавали, я сидел в школе вместе со своими товарищами из седьмого и восьмого классов. Я ничуть не беспокоился и уверенно ожидал миг своего торжества. И миг пришел. Чей-то голос принялся зачитывать сочиненную мною речь. Могу сказать одно: это был не мой голос. Какой-то ребенок аффектированным, писклявым, смехотворным, как грошовая свистулька, голосом декламировал придуманные мною слова. Вынести это было невозможно, я начал хохотать, утихомирить меня не смогли и попросту выгнали из класса. Такое вот получилось торжество.
Сходное чувство я испытал, перечитывая Двойной отсчет. Это не просто чужой рассказ, к которому я не имею ни малейшего отношения, это к тому же плохой рассказ, еще один скверный пересказ какого-то занудного второразрядного фильма. Этот опус снабжен крайне шатким научно-фантастическим сюжетом и не обладает никакими особыми литературными достоинствами. Персонажи пластмассовые, мир, в котором они движутся, совершенно лишен текстуры, словно весь целиком сделан из кожзаменителя. Диалоги отличаются неприятным привкусом, и вообще, судя по всему, «крутая проза», на которую претендует рассказ, варилась не более двух минут. Тем не менее, главной своей цели этот рассказ достиг: я сумел продать его журналу.
(Хотя, по правде, и это мне удалось не сразу. Сначала он попал в руки Авраму Дэвидсону, или, скорее всего, кому-то из его сотрудников. Вряд ли сам Дэвидсон, будучи редактором журнала Фэнтези энд Сайнс Фикшн, был способен перечитать гору макулатуры, приходящей в журнал. Как бы там ни было, мне вернули рассказ со стандартным отказом, не прибавив к нему ни единого ободряющего слова.)
А не сумей я его продать, мир свернул бы со своего пути. Последствия были бы такие же, как если бы Юг выиграл Гражданскую войну. Попытка написать Двойной отсчет была одной из тех развилок на жизненном пути, на которых возникают совершенно несхожие альтернативные миры. И совершенно неважно, что подлинной причиной, заставившей меня взяться за перо, оказался вульгарнейший нервный срыв. На дворе стоял май шестьдесят второго, близилась сессия, а я, вместо того, чтобы заниматься зубрежкой, уселся и написал Двойной отсчет, написал за четыре дня, ни разу за это время не выйдя из квартиры. Писал я со страстной убежденностью, но не в гениальности своего рассказа и даже не в правдоподобности его персонажей. Меня переполняла гордая уверенность, что я наконец-то смогу написать «продавабельный» рассказ. Ошибись в то время мой внутренний компас, я вполне мог бы сдать экзамены, будь они неладны, получить ученую степень, там, глядишь, стать доктором наук, а что дальше - придумывайте сами, ваша догадка будет ничем не хуже моей.