— Говори! — бешено крикнул Валерий Павлович.
Алеша вздохнул.
— Я исправлю тройку.
— Что ты ему сказал, я спрашиваю!
Алеша покраснел болезненно, слабо. Он смотрел в сторону, с трудом удерживая дрожащие губы.
— Если вы непременно хотите знать, я сказал, что он — сволочь.
— Что?
Алеша поднял глаза на отца, вскрикнул и побежал к двери. Мария Ивановна догнала его.
— Алеша, я очень прошу тебя... Должна же быть причина... Еще в прошлом году...
— Потому что он сволочь, сволочь, сволочь! Из-за него честных людей расстреливали. Он гад!
Алеша выронил монету, покатившуюся к ногам Валерия Павловича, кинулся за ней, но отец уже поднял монету.
— Ах, вот в чем дело! Тогда сядем. — Он взял стул. — И поговорим спокойно.
— Валерий, я прошу тебя... Тебе вредно волноваться.
— А я и не волнуюсь. — Валерий Павлович вертел в руках монету. Видишь ли, в чем дело, Алеша... Ты осмелился обвинить своего преподавателя в тяжелом преступлении. На каком основании? У тебя есть доказательства? А если это клевета? Нет, Алеша, преступление в данном случае совершил не он, а ты. И называется оно — ты еще не знаешь этого слова — инсинуацией. Кстати, откуда у тебя эта монета?
— Выменял.
— Старинная?
— Да.
— Ты сегодня же извинишься перед историком, — пряча монету, сказал Валерий Павлович.
— Разумеется, — поспешно подтвердила Мария Ивановна, взглянув на сына, который, упрямо опустив голову, направился к двери. — Тебе пора, Валерий.
Алеша обернулся.
— Отдай монету, — прошептал он.
Валерий Павлович сделал вид, что не слышит.
— Иди, Алеша, — сказала Мария Ивановна.
— Пускай он отдаст монету.
Валерий Павлович засмеялся.
— Ладно, тогда давай меняться, — с неожиданным добродушием сказал он. — Твоя монета — мои марки. Ты ведь собираешь с портретами?
— Да.
— Я тебе, знаешь, какого Людовика Восемнадцатого достану — только держись!
— При Людовике Восемнадцатом марок не было.
— Ах, не было? Тем хуже для него. Ну, иди сюда.
Он обнял сына за плечи.
— Мир!
В кабинете зазвонил телефон, и Валерий Павлович вышел из столовой. Ему хотелось закрыть за собой дверь — это могла быть Ксения, но он сделал над собой усилие и не закрыл.
— Валерий Павлович?
— Да.
— Сотников, из парткома. Зайдите к нам, Валерий Павлович.
— Что случилось?
— Ничего особенного. Тут справлялись о вас.
— Кто?
— Какой-то Кузин, из газеты «Научная жизнь».
— Что ему нужно?
— Зайдете?
— У меня лекция в час.
— Вот перед лекцией и зайдите.
3
Валерию Павловичу не понравилось, что им заинтересовалась газета, потому что у него были враги, и эти враги, до сих пор сидевшие тихо, оживились теперь, зимой 1954 года. Оживился, например, старый маньяк Кошкин. Мелькнула здесь и там в научных журналах фамилия Остроградского. Это было неприятно, хотя Валерий Павлович, разумеется, ничего не имел против его возвращения.
Перед лекцией он зашел в партком. Сотников ждал его. Да, приезжал какой-то Кузин из газеты «Научная жизнь», спрашивал, — ну, черт его знает, обо всем на свете! Почему-то интересовался защитой дипломных работ. Потом заговорил о вас. Что вы делаете? Где напечатаны последние работы?
— Что же вы ответили?
— Правду.
— Именно?
— Я сказал, что вот уже добрых двадцать лет вы читаете лекции. А насчет работ посоветовал зайти в библиотеку за справкой.
— И больше ничего?
— Да. Впрочем, нет. Уходя, он спросил о Черкашине. Известна ли мне причина самоубийства?
— Что же вы ответили?
— Не известна.
— И больше ничего?
Сотников засмеялся.
— Спросил еще — с какого этажа? Я сказал, что с одиннадцатого. Обывательское любопытство.
4
Статья «Совесть ученого» была запланирована в сентябре 1954 года, и то, что узнал Кузин, еще раз убедило его в необходимости появления этой статьи. Точнее было бы сказать, что его убедило не то, что он узнал, — он почти ничего не узнал, а настойчивое стремление секретаря парткома внушить ему, что подобная статья может принести только вред. С этим Кузин никак не мог согласиться.
Фальсификация в естествознании давно стала бедствием, и необходимо было доказать, что оно не только, обходится очень дорого, но и подрывает наш авторитет за границей. Еще недавно, при Сталине, писать об этом было не только опасно, но невозможно. Теперь положение изменилось, и Кузин энергично убеждал начальство, что газета больше не имеет права делать вид, что бедствия не существует.
Кузин был «разработчиком» — редакция держала несколько сотрудников, занимавшихся главным образом проверкой и подготовкой материала. У него была странная внешность — острый, кривоватый нос, острый кадык на длинной шее, седеющие волосы, падающие на лоб, глубоко сидящие, вспыхивающие глаза. Он был похож на Дон Кихота. Приятели-художники рисовали его пятью острыми углами. На самом деле это был антипод Дон Кихота — трезвый человек, не любивший терять времени даром.