Два дня спустя Ион сказал, что ответ – твердое «да». Собственно говоря, Афины обдумали ситуацию и объявили, что возможности открываются просто чудесные! Они разошлют вести повсюду, что оракул прибудет в Афины, да еще в самый разгар туристского сезона! Они рассчитывали на бурные потоки римлян, не говоря уж о греках с Востока и из Египта. Они уже готовили процессию, чтобы сопровождать меня по городу, вверх на Акрополь и в храм Паллады. Ион, конечно, остановится у Аполлона в собственном афинском храме бога.
Последний летний месяц подходил к концу. Мне казалось, что людей стало меньше обычного. Мы должны были встретиться с нашими сопровождающими в доме моего отца у моря, и мне предстояло ехать в экипаже, которого я еще никогда не видела! Из-за этого мы с Ионом почти поссорились. Я была полна решимости осмотреть экипаж. Одно дело, когда тебя прокатят закутанную с ног до головы и одну в какой-нибудь повозке сотню шагов. И совсем другое – спускаться по крутому склону, вверх по которому меня везли столько лет назад, а потом, если я останусь жива, проделать весь длинный путь до Афин. В конце концов я настояла на своем. Экипаж выкатили из запретного или, во всяком случае, снабженного надежными запорами здания, каких в Дельфах немало, и доставили во Дворец Пифий для того, чтобы я могла его осмотреть. Он оказался весьма интересным. С четырьмя колесами, причем два передних могли немного поворачивать вправо и влево вместе с оглоблями. Он был очень большим и полностью выкрашен. От Аполлона в нем не было абсолютно ничего, и я предположила, что сделан он был еще до того, как Аполлон завладел пещерой и оракулом. Я сказала «сделан», так как всякому, кто хоть что-то знает о сельском хозяйстве, с первого взгляда становилось ясно, что с тех пор он чинился сотни раз. И еще я догадалась, что всякий раз красили его так, чтобы он, елико возможно, выглядел как прежде. И потому на нем ясно различалось изображение пифона в пещере – пифона, которого в один прекрасный день предстояло убить Аполлону, – а также нашей толстой матери Геи. Но с моей точки зрения повозка – потому что это была всего лишь повозка – содержалась в отличном порядке, и я могла ей довериться – во всяком случае, содержалась она в куда лучшем порядке, чем зал Пифии! Я позволила маленькой Менестии подменить меня при оракуле Диониса. Я предупредила, что спускаться в пещеру она не должна, но может сидеть в портике и отвечать на вопросы, если отыщутся желающие задавать их. Она была странной девочкой и знала способы, как нарочно вызвать у себя то, что она называла «странным чувством». Вот она и будет его вызывать и отвечать на вопросы. И еще она сказала, что будет разглядывать ладонь спрашивающего, потому что по ней можно много узнать о его будущем. Я спросила, гадала ли она когда-нибудь по воде в котле. Она ответила, что нет. Вот ее мать гадала так, но говорила, что это опасно. Поэтому я была уверена, что оракул в той мере, в какой это касалось Диониса, остается в достаточно интересных руках, пусть и не оракульских.
Не могу сказать, что посещение старого дома моего отца меня так уж растрогало. Мой брат, унаследовавший его, был в отъезде – ну да он всегда был в отъезде, и мы не узнали бы друг друга. Встретила нас его жена, толстая и – я с радостью увидела – полная страха перед Пифией, поскольку дом этот был связан только с маленькой, всеми помыкаемой Ариекой. Один из немногих случаев в моей жизни, когда прерогативы моего положения доставили мне истинную радость. А вот Ион совсем не радовался и настоял, чтобы мы переночевали там, потому что с холма он спускался пешком (его лошадь вел в поводу раб) и у него разболелись ноги. К тому же процессия еще не прибыла. Ее должен был доставить паром, и она застряла в Коринфе.
Наступило следующее утро, и мы отправились в путь. Должна сказать, что я чувствовала бы себя безопаснее, если бы мы поехали через Мегары, а не на пароме через залив; однако Мегары и Афины как раз находились в разгаре очередной из их нескончаемых свар. Теперь, когда мы стали подчиненными союзниками Рима, особенно далеко эти стычки не заходили, Пифия же всегда священна, как изваяние бога, а кто, кроме какого-нибудь наглеца Алквиада, посмеет посягнуть на изваяние бога? Но мегарцы были неспокойны, а потому мы отправились на пароме в Коринф.
Город, который видишь через водное пространство – и уж тем более Коринф, – всегда выглядит великолепным. Но здания, которые я в детстве считала обителями богов, оказались построенными на берегу торговыми складами! Нас встретил наш коринфский друг, в чьем доме нас ждал прием. Дом этот, а вернее, дворец оказался очень аляповатым. Тем не менее он был удобен и охранялся римскими воинами. С тех пор как сожгли Коринф дотла, особой любовью они там не пользовались. Как и их друзья, среди которых числился наш друг, а в городе имелись недовольные и буйные элементы. Ионид потряс меня, заявив, что они, элементы эти, – соль земли, и я несколько раз его переспросила, убеждаясь, что не ошиблась и он имел в виду именно это.
Это было семя, несомое ветром, и оно могло упасть где угодно. Но меня не заботит внутреннее управление городов. Достаточно будет сказать, что наши друзья сделали щедрый взнос на новую кровлю Пифиона. Переночевав там, мы сразу же отправились дальше и после дня пути прибыли в Элевсин уже в сумерках при свете факелов. Там мы провели две ночи, но рассказывать об этом подробно я не вправе. Меня почтительно приветствовал мист и даровал мне некоторые привилегии, не скажу, какие именно, но, конечно, посвященные легко догадаются, в чем они заключались. И заключаются. Тем не менее в некотором смысле я была разочарована. Дельфы и Элевсин – это правая и левая руки бога. Или вернее будет сказать, что Дельфы – голос бога, а Элевсин – руки бога. Но в подобном я избегаю уточнений. На второе утро после поцелуя мира мы отправились дальше в Афины.
Те, кто никогда не видел Афин, могут успокоиться. Они именно такие, как говорят о себе. Целый город можно было бы заселить статуями, которые римляне оставили стоять, где они стояли. Афины – свободный город, таким его объявили. Я хочу сказать: объявили римляне в своем сенате. Их граждане могут ходить с оружием, хотя, насколько могла судить я, лишь очень немногие пользуются этим правом на деле. В городе много рабов и много вольноотпущенников. Порядочные женщины ходят почти совсем открыв лица, как и мы в Дельфах. Однако мы, казалось, встречались только с философами, учителями и, разумеется, с писателями и поэтами, хотя в то время среди последних не было ни единого выдающегося таланта. Они тщательно следили за своей речью, так что в некоторых отношениях она казалась старомодной.
Вновь нас приветствовали любезно и с благоговением. Хотя не думаю, что благоговение было таким уж глубоким. Скорее казалось, будто эти почтенные господа старательно выставляли напоказ видимость того, что, по их мнению, им следовало чувствовать. Во внезапном приступе застенчивости, хотя отнюдь не стыдливости, я закутала лицо платком.
Однако было немалым потрясением узнать, что тебя поместили в Парфеноне, причем в помещении, выгороженном позади колоссальной статуи самой богини. Если вспомнить, что Крылатая Ника, которую она держит в правой руке, изваяна в натуральную величину, то сразу становится ясно, до чего же это чудовищно скверная статуя. Начать с того, что поза ее выглядит скованной, откуда бы вы на нее ни смотрели. Поскольку голова находится так высоко, она кажется слишком маленькой, а опущенная кисть настолько больше естественной величины, что оставляет впечатление грубой неуклюжести. И священный истукан создает впечатление не священности и мощи богини, а только хлопотливой суеты муравьев, которые собрали воедино ее тело. Копье, лежащее на сгибе ее левого локтя, длиннее и толще мачты триремы. Никто из афинян, с кем мне довелось разговаривать, не восхищался этой статуей. Они отводили меня в сторону и предлагали полюбоваться каким-нибудь изящным и жестикулирующим изделием, создавая которое ваятель превзошел все пределы выразительности и сложности. Но часто краски резали мне глаза излишней яркостью. Ведь я привыкла к древним изваяниям в Дельфах, где время заставило краски потускнеть настолько, что цвет их мало чем отличался от цвета самого камня. Другое дело картины в крытых колоннадах. Они вызывали ощущение, что ты своими глазами видишь осаду и пожар Илиона. Можно было смотреть на безумное лицо Аякса и восхищаться благообразной старостью Нестора.