Получив отказ, Лютвиц не стал действовать парламентским путем, а повел одну из добровольческих бригад на Берлин. Правительство попыталось было вывести навстречу войска — однако в войсках генерала Лютвица уважали куда больше, чем какого-то там штафирку Бауэра, так что военные послали власти очень далеко и остались в казармах. 13 марта 1920 года мятежники беспрепятственно вступили в германскую столицу и тут же объявили о создании нового правительства, во главе которого встал крупный помещик Капп. В то же время такой же путч произошел и в Мюнхене.
Правительству оставалось лишь бессильно ручками разводить, если бы не рабочие, которые решили, что с военной диктатурой им совершенно не по пути. Уже 13 марта в Берлине началась забастовка, которая, распространяясь по стране, тут же стала всеобщей. Оперативно сформированные отряды Красной гвардии разоружили армейские части и с оружием в руках выступили против путчистов, так что через четыре дня, 17 марта, те бежали из Берлина. В столице и особых боев-то не было.
Однако рабочим показалось обидно так скоро все закончить — ведь как хорошо началось! И все пошло по новой. Всеобщая забастовка в Руре переросла в вооруженное восстание. 19 марта рабочие захватили Эссен, где сформировали теперь уже не Красную гвардию, а Красную армию, численностью в 100 тысяч человек — ровно столько, сколько, по условиям перемирия, Германии позволялось иметь солдат в рейхсвере. И снова пришлось вводить войска.
…По правде сказать, это постоянное балансирование правительства между правыми и левыми изрядно всем надоело. В июне 1920 года состоялись выборы в рейхстаг, на которых большинство получили буржуазные партии, а главой правительства стал один из лидеров католической партии «Центра» Константин Ференбах. Однако легче все равно не стало, поскольку дело было отнюдь не в политике.
В марте 1921 года произошло обострение старого вялотекущего восстания в Средней Германии. Полиция и части рейхсвера были изгнаны оттуда еще год назад, во время капповского путча, и с тех пор ни старое, ни новое правительство так и не смогли вернуть их обратно. 18 марта обер-президент Саксонии Гёрзинг, правый социал-демократ, не придумал ничего лучше, чем приказать ввести наряды полиции на крупные предприятия. Рабочие, естественно, возмутились, и все пошло по знакомому пути: забастовка, вооруженные столкновения, Красная гвардия, войска…
В конце 1922 года к власти пришло еще одно правительство, во главе с Вильгельмом Куно. Экономика страны находилась на грани катастрофы, и новое правительство отказалось платить репарационные платежи. В ответ французы тут же оккупировали Рур, который давно хотели прибавить к уже захваченному Саару. Начиная с 1921 года они при каждом возникающем осложнении между Германией и союзниками угрожали оккупацией Рура, где было сосредоточено 90 % немецкой добычи угля и 70 % выплавки чугуна, — и вот, наконец, дождались момента. Однако толку от этого не вышло никакого и никому. Немецкое правительство призвало шахтеров не давать французам угля, так что уголек не получил никто[2]. Более того, нерасчетливая алчность французов аукнулась так, что державы-победительницы притихли всерьез и надолго.
Лишенная топлива, экономика Германии вошла в тяжелейший кризис. По всей стране закрывались заводы, количество безработных выросло до 5 миллионов человек, инфляция приняла невероятные размеры. В августе 1923 года курс золотой марки составлял 1 млн, в сентябре — 23, 5 млн, в октябре — 6 млрд, а в ноябре — 522 млрд бумажных марок. Население голодало. Мясо, молоко, жиры для большинства немцев были давно уже недоступны, а теперь не хватало даже хлеба и картофеля. Землевладельцы отказывались продавать продукты, торговцы придерживали товары, еще больше провоцируя инфляцию. По всей стране начались голодные бунты. Рабочие и безработные сбивались в продотряды, которые откровенно грабили деревню, выкапывали на полях картофель и собирали зерно. В сентябре, когда урожай был собран, а энергия недовольства масс по-прежнему требовала выхода, начались забастовки. Как оно обычно бывает в подобных ситуациях, рабочие «полевели» — не зря же Ленин в качестве одного из условий революционной ситуации ставит возросшие нужду и бедствия трудящихся масс. Резко выросло влияние коммунистов.
И тут в действие вступила Советская Россия, которая никогда не упускала из виду обстановку в Германии. Точнее, не совсем Советская Россия, а гнездившаяся в Москве совершенно замечательная организация — Коммунистический интернационал, или, сокращенно, Коминтерн, сборище профессиональных поджигателей мирового пожара. Сбывались самые смелые мечты марксистских теоретиков — вот она, долгожданная немецкая революция! Надо лишь немножко помочь, подтолкнуть…
2
С этой историей связан один любопытный момент. В ходе оккупации французы расстреляли некоего Шлагеттера, немецкого националиста, занимавшегося диверсиями против захватчиков. Впоследствии немецкий драматург Ханс Иост написал пьесу «Шлагеттер», которая была в Германии популярна примерно так же, как в Советском Союзе роман «Как закалялась сталь». Именно Шлагеттеру из пьесы принадлежит знаменитая фраза: «Когда я слышу слово «культура», я хватаюсь за пистолет».