Елена Анатольевна Прудникова. Александр Иванович Колпакиди
Двойной заговор. Сталин и Гитлер: Несостоявшиеся путчи
ВВЕДЕНИЕ
«Репрессии» — одно из тех понятий, которые в последнее время незаметно изменили свое значение. Строго говоря, репрессии — это любая карательная деятельность государства. Например, знаменитое «вор должен сидеть в тюрьме»… И милиция является репрессивным аппаратом точно так же, как и КГБ, а три года за кражу — точно такой же репрессивной мерой, как и пресловутое «десять лет без права переписки».
Но в последнее время в общественном сознании закрепилось иное понимание этого слова. Репрессии — это внезаконная карательная деятельность государства в политической сфере (или такая, когда наказание явно неадекватно преступлению) — скажем, повальная «посадка» политических противников, или тюремный срок за болтовню в сталинском СССР.
Строго говоря, последнюю меру нельзя назвать внезаконной. В 30-е годы в СССР существовала статья 58, «контрреволюционная агитация и пропаганда», по которой за антиправительственные разговоры полагался конкретный срок. Можно, конечно, этим фактом возмущаться, а можно вздохнуть и утешиться любимой фразой древних римлян, которую так часто приводят сторонники концепции «правового государства»: «Закон суров, но это закон». А можно и вспомнить, к каким страшным для государства и народа результатам привела в 80-е годы свобода такой вот неконтролируемой болтовни. Это как управление автомобилем в нетрезвом виде: само деяние вроде бы и невеликое преступление — но последствия!
Пойдем и мы не за словарем, а за обществом, и подкорректируем термин ему в угоду: репрессии — это политическая карательная деятельность государства, внезаконная или неадекватная совершенному преступлению. Немножко коряво, но смысл вроде бы отражает, не так ли? И с этой точки зрения и подойдем к тому процессу, который принято называть «сталинскими репрессиями».
При внимательном рассмотрении видно, что это не один сплошной процесс, а, как минимум, четыре переплетающихся потока, трагическим образом совпавшие во времени и пространстве. Оттого-то так трудно и понять происходившее, что целиком процесс не вписывается ни в одну разумную концепцию — разве что в теорию сталинского безумия (в медицинском смысле). Но если разделить его «по фракциям», то все очень даже вписывается, и без особого напряжения понимается. Другое дело, что иной раз события закладывают такие виражи. и тогда приходится вспомнить старый принцип мисс Марпл: «Когда отброшены все не выдержавшие критику объяснения, надо принимать оставшееся, каким бы оно ни казалось невероятным». Но что делать: если кусочки головоломки складываются в сюрреалистическую картину — приходится признавать именно ее.
Тут что любопытно — Сталин незадолго до «тридцать седьмого года» начал целенаправленно строить в СССР правовое государство. А в правовом государстве репрессии (в народном понимании), равно как и пресловутое «очищение», невозможны в принципе. Вот и вопрос: какой смысл накануне расправы с политическими противниками укреплять законность? Куда удобнее разобраться с ними «по-революционному», а потом посетовать на «головокружение от борьбы», сделать несколько горьких выводов и заняться правовой стороной советской жизни. Так ведь нет: законность стали укреплять непосредственно перед событиями 1937 года. Неувязочка, однако. И, более того, такая неувязочка, которая заставляет искать совершенно иное объяснение вообще всему, что тогда было.
В процессе репрессий можно выделить два магистральных потока: «рациональный» и «иррациональный». Эта книга посвящена первому — рациональному, а именно — борьбе режима с политическими противниками, с которой все началось. Эта борьба идет во все времена и во всех государствах. Не везде она приводит к таким последствиям — но иногда бывает и хуже. Как, например, случилось в гитлеровской Германии. Или в Испании, где слабое демократическое правительство не смогло выполнить эту задачу, и в итоге ручеек крови, не пролитый на эшафоте, отозвался кровавым хаосом, затопившим страну. Или в современной Чечне, события в которой показали, что сталинское решение чеченской проблемы было наиболее гуманным из всех возможных.
Демократия — реальная демократия — на самом деле куда более тоталитарна, чем почти любая диктатура. В свободном демократическом обществе существует такой идеологический террор, который никаким диктаторам и не снился. За примерами далеко ходить не надо. В современной Европе, например, можно получить вполне реальный тюремный срок за утверждение (сколь угодно доказательное), что в гитлеровских концлагерях не существовало газовых камер. Да-да, вы не ослышались: именно за то, что технология массового умерщвления людей не содержала такого технического средства, как газовые камеры. «Бред, — скажете вы. — При чем тут?»