– Хорошо, Ваня. Думаю, что, не поднимая особой волны, мы эту проблему решим. Я еще до обеда переговорю с шефом. А уж после сегодняшнего ЧП он меня не только выслушает очень внимательно, но и выполнит все необходимое. Внизу можешь уже сейчас объявить официально, что время работы смен сокращается вдвое. Если надо, то и до двух часов сократим. Одежду все получат новую, и заменяться она будет по первому требованию. В смену ходить не ранее, чем через сутки. «Годкам» руководить ЛИЧНО! Ты сам нарисуй график и контролируй. Дембелям скажи, что это все от меня. А перед ужином собери их в каюте, я спущусь специально побеседовать с ними. Думаю, мы поймем по-хорошему друг друга. Тебя такие первичные мероприятия устраивают?
– Сергей Михайлович, я же знал, к кому обращаться! Спасибо. Все отлично будет, не волнуйтесь. – Подумав, Дронов добавил: – А «годки» будут очень довольны, что вы сами к ним спуститесь.
– Ладно, Ваня, иди рули. – Заперев за старшиной каюту, Сергей глянул на часы: минут тридцать у него есть на то, чтобы прозондировать почву с Генкой и Женечкой. Рано еще делать окончательные безапелляционные выводы, нужно собрать как можно больше фактов.
В каюте, где жили вдвоем Марков и Гоголь, его ждало не только первое разочарование, но и очередной житейский урок. Первое касалось Генки, и если бы мысли Сергея не были заняты другим, он вполне смог бы предвидеть подобное развитие событий: прошлогоднее бревно было значительно более одушевленным предметом, чем тело, которое валялось на нижней койке и принадлежало, пока еще, капитану-лейтенанту Маркову.
– Женя, господи, он хоть дышит еще?!
– Возможно, через раз. Но пердит и блюет регулярно, как тридцатилетний мерин после ведра пургена с касторкой, – Евгений закрыл книгу, которую читал, и свесил голову с верхней койки, – минуты через полторы как раз начнется.
– Женечка, зачем же пурген-то с касторкой?
– Это я образно выражаюсь, литературно. Навеяло. – Он показал обложку книги: А.П.Чехов «Избранные рассказы». – А фактически, уже утром после уничтожения того, что ему шеф выделил, для тебя, разумеется, наш Геночка решил «привести себя в порядок». Оказывается, для него это означает побриться и запить такое дело одеколоном. Оригинальная весьма трактовка правил личной гигиены! Одеколон, разумеется, мой.
– То-то, когда я вошел, решил, что ты палубу французским парфюмом моешь!
– Да не было меня в каюте в это время! Когда пришел, он уже только мычал и озонировал воздух из всех естественных отверстий своего многострадального организма.
– Значит, с этим страдальцем уже не побеседуешь до ужина, – констатировал Редин. – Женя, может, хоть ты мне что-нибудь расскажешь.
Сергей присел у стола. Вот здесь и состоялся житейский урок. Всегда мягкий и податливый Женечка, нужные сведения от которого Сергей рассчитывал получить без труда в непринужденной беседе, как-то непривычно твердо произнес:
– Все, что касается работ, Сережа, ты решай с шефом. Вы друзья тем более. Он сам тебе расскажет, чего и мне, наверное, не говорил. И предложит.
– Тебе-то что предложил? – Впрочем, Сергей уже знал, что ответа он не получит.
Гоголь просто посмотрел на него своими чистыми голубыми глазами и уткнулся в книгу, не ответив. Вот тебе и душа нараспашку, пуд соли вместе… Вообще-то во многом это уже был ответ. Чтобы Женя так изменился, причины должны быть более чем серьезные. А цена покупки его молчания принципиального значения не имела. Пока.
Из своей каюты Сергей позвонил начальнику мастерской и предупредил, что сейчас подойдет. Выражаясь языком так любимых им шахмат, Редин был в цейтноте. Он чувствовал, что не готов к разговору с Сердюком. Придется импровизировать, а этого он не любил. Но оттягивать разговор было не целесообразно.
– Проходи, Серега, подсаживайся, – на столе перед Алексеем стояли бутылка, стаканы, тарелки с селедкой и хлебом, нарезанная на дольки луковица, – давай мы перед обедом отметим удачное разрешение этого недоразумения в твоей смене. На кране-то Клюев молодой сидел, случайно дернул за рычаг; а как увидел, что наделал, голову совсем потерял, сиганул из кабины и в кубрик забился, подлец. Спрятался, мать его! До сих пор дрожит и не разговаривает.