— Нет. Мне кажется, они всю жизнь будут стараться сменить памперсы своей крошке, — хихикнула Джейн.
— А что ты думаешь обо всем этом? — спросила Энн, махнув рукой в сторону гостей.
Джейн поднесла к губам длинный мундштук из черного дерева, затянулась и выпустила струйку дыма.
— Ты спрашиваешь, что я делаю в городе, где каждую девушку зовут Маффи или Банни?
— Не могу поверить, что ты приехала сюда, — сказала Энн.
— Мама очень просила. Я не была дома уже целых шесть месяцев, ответила Джейн, опустив ресницы.
Единственный ребенок в семье, она была очень близка со своей матерью, хотя они были совершенно разными. Джейн терпеть не могла формальностей и жестких правил поведения, принятых в высшем обществе. В юности она жила в атмосфере этого общества, но так и не смогла стать его частицей. Она высоко ценила свою самостоятельность, а получив хорошее образование, умела скрывать ото всех свой обособленный образ жизни.
— Я должна кое-что тебе рассказать, — заговорила вдруг Джейн, и ее глаза заблестели. — Это очень личное. Я встретила его несколько дней назад в деревне. Он композитор. Он просто великолепен, а трахается так, что… Она улыбнулась, заколебавшись, стоит ли продолжать, поскольку заметила, что тщедушная, с бледной кожей и голубыми глазами пергидрольная блондинка явно пытается подслушать их. — Пожалуйста, когда вздумаете исповедоваться, будьте осмотрительны, мисс, — шутливо сказала ей Джейн, — не пользуйтесь грубыми словами, подобно мне!
Энн вспыхнула, заметив, как и без того узкое лицо женщины вытянулось еще больше. На нем выделялись только ее губы в помаде и выпученные глаза.
Джейн питала антипатию к журналистам, а эта женщина была из тех, кто передавал разного рода сплетни газетчикам. Было непонятно, как она умудрилась попасть на ужин, который давала мать Джейн своим самым близким друзьям и куда ни под каким видом не могли быть допущены представители прессы.
— Пойдем туда, — сказала Джейн, подхватила с подноса проходившего мимо официанта тарталетку и, запихнув ее в рот целиком, увлекла Энн к одному из двадцати столиков, сервированных к ужину.
На столах возвышались скульптуры изо льда, на серебряных подносах были разложены изысканные блюда. На одном — семга из Шотландии, лобстеры с острова Мэн, креветки из Флориды и клешни крабов. На другом — горячие закуски: стейки из рыбы-меч и перепелов, фаршированных зеленью, и многое другое. А во внушительном баре из красного дерева можно было найти все «Крюг», «Луи Редерер», «Боллингер».
У Энн свело желудок, но новость Джейн была более важной.
— В общем, — прошептала Джейн, — на прошлой неделе я вышла за него замуж.
— Что?! — непроизвольно воскликнула Энн. — Ты вышла замуж?!
— Тише, — сказала Джейн, сжав руку подруги. — Мама пока не знает. Я ждала твоего приезда, — продолжила она. — Мне казалось, что я могу рассчитывать на твою помощь. — Она улыбнулась. — Ведь мама так любит тебя, ты для нее само совершенство. — Джейн преданным взглядом посмотрела на Энн, которая застыла на месте от растерянности. — Увидишь, он понравится тебе больше, чем мой предыдущий.
Энн слишком хорошо помнила Фрейзера Хауэлла третьего и очень надеялась, что так оно и будет.
— Каким же невыносимым занудой он оказался, — продолжала Джейн, потягивая мартини с водкой. — Ленивая, самодовольная задница. А ведь его единственным качеством было благородное происхождение. Лучше бы его мать сделала аборт. О, а вот и мама, пошли поздороваемся. — Она схватила Энн за руку. — Да, я забыла сказать, ему всего восемнадцать лет.
— Господи! Но тебе-то уже двадцать шесть, — растерявшись, пробормотала Энн.
— Ну, значит, я еще не такая старуха, — ответила Джейн, ткнув Энн пальцем в бок.
— А он здесь?
— Ты с ума сошла! Я не могла бы устроить ему такую пытку.
Официанты разнесли высокие изящные бокалы с шампанским, за ними последовали подносы с закусками. Маргерит Уитберн сама следила за тем, как обслуживают ее гостей. Она давала указания официантам, наблюдала, чтобы опустевшие подносы были немедленно заменены полными, чтобы всем хватило столовых приборов и чистых бокалов, и официанты при ее приближении вытягивались во фрунт. Маргерит считалась образцом хорошего воспитания всегда держала себя в руках и была готова к любым неожиданностям.
От нее просто исходил дух старых денег. У нее была гибкая и тонкая фигура и белоснежная кожа, белизну которой еще больше оттеняли темные волосы, черные глаза и алые губы. Аристократически строгие линии ее персикового вечернего туалета подчеркивали стройность фигуры. Шею украшала камея, доставшаяся ей в наследство от матери. Маргерит постоянно держала ситуацию под контролем.
Так могла вести себя только женщина, сознающая свое высокое происхождение, исполненная силы, уверенности и властности и знающая цену своему высокому положению в обществе. И этим положением она была обязана своим предкам и наследству, оставшемуся от них. Она принадлежала к тому элитному кругу, который, будучи невероятно вежливым, всячески отталкивал от себя новичков. Многие старались попасть в это общество, но в результате оказывались в житейской пустыне с призрачными мечтами о том, что когда-нибудь все-таки станут членами эксклюзивных клубов Палм-Бич теннисного, плавательного, клуба «Эверглейдс» и подобных им. Маргерит была меценатом и возглавляла правления Общества четырех искусств и клуба «Гарден». Она делала большие пожертвования в пользу Красного Креста и на исследования в области сердечно-сосудистых и опухолевых заболеваний. Глядя сейчас на нее, Энн подумала: а знает ли Маргерит, что ее дочь Джейн унаследовала от матери это качество — умение делать добро? Джейн ежегодно переводила миллион долларов обществу помощи бездомным домашним животным, при этом никогда не указывая имени отправителя.
— Здравствуй, дорогая, — сказала Маргерит, задержав руку Энн в своей несколько дольше, чем требовало обычное вежливое приветствие, — какая приятная неожиданность.
— Я так рада вас видеть, миссис Уитберн, — ответила Энн. — Чудесный вечер.
— Надеюсь, ты останешься у нас на выходные, дорогая. Уже полгода ты не удостаивала нас такой чести.
— Она уже обещала, мама, — вмешалась Джейн.
— Да, да, это будет чудесно, — сказала Энн, думая о той новости, которую ей сообщила подруга.
— Завтра вечером мы играем в бридж, не хочешь ли составить нам компанию? — спросила Маргерит, ни на секунду не выпуская из виду остальных гостей. — А сейчас, пожалуйста, извините меня, мне нужно идти. Но мы можем поболтать завтра днем. — Она сжала локоть Энн и направилась в сторону дворецкого.
— Сейчас ему влетит по первое число, — прошептала Энн, продолжая потягивать из бокала шампанское.
— Потому-то я и хочу уехать послезавтра, — сказала Джейн, глядя на сливки городского общества.
Уже начались танцы на террасе под музыку Нийла Смита. — Мы решили потратить немного моих денег и поехать в круиз вокруг света. И у Пола будет возможность писать музыку.
— Она придет в ярость, — задумчиво сказала Энн, покачивая головой и продолжая думать о предстоящей беседе с Маргерит.
— Знаю, знаю. Она скажет: «Дни изобилия и роскоши могут смениться нищетой. Не расточай время понапрасну». А потом она…
— Джейн Уитберн, дорогая! Мы так давно не виделись, — прервал ее чей-то голос.
Обернувшись, Энн увидела женщину, которая приближалась к ним, изобразив на лице подобие улыбки.
— А-а, Гертруда, — отозвалась Джейн, сделав Энн знак глазами.
— Прошу прощения, — сказала Энн и встала, будто бы ей срочно потребовалось подправить макияж.
Она направилась к изящному арочному входу в гостиную. Высокие, около шести метров, белые оштукатуренные стены комнаты были украшены полотнами кисти Ренуара и Моне. Их венчал брусчатый потолок, а нижняя часть была отделана резными панелями из темного дуба, вдоль которых стояли вазы с цветущими розовыми азалиями и белыми гардениями. По гостиной сновали официанты с бокалами шампанского на подносах.