Лица гостей — и бронзовые от загара, и белокожие — с интересом обратились в сторону вошедшей Энн. На них читалось удивление внезапным появлением новенькой в их обществе.
— Если я не ошибаюсь, вы — Энн Грэм, — сказала миссис Райнлэнд, сухощавая дама в шифоновом туалете, с лицом, словно напудренным мукой.
Говоря это, она с подчеркнутым удивлением изогнула брови.
— Да.
— О-о, дорогая, я побывала на вашей персональной выставке в Музее современного искусства в прошлом году. Это было восхитительно! Вы, наверное, ужасно рады своему успеху.
— Сборник ваших фоторабот был просто превосходен, великолепен, сказала другая гостья, взмахивая кистью руки с ярко накрашенными длинными ногтями.
— Вы очень талантливый фотохудожник, мисс Грэм, — вежливо вступил в беседу сухопарый джентльмен.
Затем прозвучал чей-то мягкий голос с легким французским акцентом:
— А что заставило вас посвятить себя фотографии?
— Просто мне это очень нравится, — ответила она, и легкая улыбка тронула ее губы.
Все это началось как-то спонтанно. Отец подарил ей фотоаппарат «Брауни» в день ее двадцатилетия, и она, учась в старших классах школы и в колледже, увлеклась черно-белой фотографией. Энн с отличием окончила Стэнфорд, специализируясь в английской литературе, во время учебы она тем не менее не оставила своего увлечения. В ее снимках чувствовалось влияние таких мастеров, как Билл Брандт и Ансель Адаме. После годичного обучения в Сорбонне Энн начала работать фотокорреспондентом в журнале «Лайф» и в газете «Санди тайме», она разъезжала по всему миру по заданиям редакций, делала фотографии и брала интервью. Цепкость ее взгляда все более обострялась, и ее работы стали привлекать все больше внимания. Они начали появляться в журналах «Штерн», «Пари-матч», «Вог».
Ее страсть к приключениям родила фотоальбомы путешествий. Шли шестидесятые годы, наступало время хиппи: они стали первыми, кто высоко оценил мастерство Энн в ее первом фотоальбоме, рассказывающем о жизни буддистов на острове Цейлон.
Эта книга стала для них культовой, поскольку Энн говорила на языке любви и мира, что вызывало отклик в душах «детей-цветов». Несколько позже Энн была очарована красотой экзотических пейзажей и постаралась запечатлеть их на пленке. Фотографии печатались в сопровождении ее дорожных впечатлений, а иногда даже ее собственных стихов. Следующий сборник ее работ вызвал фурор в печатном мире, что стало большой неожиданностью в первую очередь для самой Энн. Критики бурно приветствовали ее успех, и, хотя этот успех едва ли мог помочь ей разбогатеть, он дал ей чувство самоуважения.
Читая хвалебные рецензии на свою книгу, Энн и сама не могла взять в толк, как же все это у нее получилось. Индия инстинктивно вызвала в ее душе мощный отклик, который она едва ли смогла бы передать словами. Она любила свою работу и отдавалась ей целиком. И у нее была своя профессиональная философия — предельная простота. Она не верила в искусственность, стараясь схватить действительность так, чтобы объективно передать эмоциональный заряд натуры. Мысленно она почти всегда видела, что получится из той или иной сцены, которую она собиралась фотографировать на Цейлоне. Каким-то образом ей удавалось сконцентрировать в своем сознании огромный мир до размеров одной фотографии — всего остального в своей работе она не могла объяснить.
Дальнейшее и для нее самой оставалось загадкой. Это даже не было делом техники. В технике фотографии она не чувствовала себя мастером.
Сейчас довольно неожиданно для себя Энн оказалась в роли знаменитости, дающей интервью, хотя «журналистов» было немного. Ее имя получило некоторую известность и почему-то ассоциировалось у публики с понятием «чистота».
— Я была бы ужасно признательна, если бы вы смогли поужинать у меня, сказала миссис Райнлэнд.
— Большое спасибо за приглашение, но я приехала сюда только на два дня, — ответила Энн, — у меня на следующей неделе открывается выставка в Лондоне, в Музее Виктории и Альберта.
— Кто-нибудь может представить меня этой очаровательной юной леди? — раздался чей-то голос.
— Прошу нас извинить, — ответила внезапно появившаяся откуда-то Джейн и с неприступным и безапелляционным видом увлекла подругу из гостиной.
— Бог мой, Энн! Ты что, вступила в новую полосу жизни? Какой ужас! Теперь я знаю, что если когда-нибудь и добьюсь успеха на сцене, то брошу все это в ту же секунду. Я бы не смогла выдержать такого ажиотажа вокруг своей персоны, — говорила она с округлившимися от неподдельного ужаса глазами. — Пойдем, пойдем прочь из этой крысоловки, — театрально изогнув бровь, закончила она.
— А кто эта женщина? — спросила Энн.
— Представляешь, она заставляет слугу гладить бумажные доллары, чтобы они не были мятыми и хрустели! — И они обе воззрились на миссис Райнлэнд. По своему обыкновению Джейн снова резко сменила тему разговора:
— Помнишь тот вечер, который мы провели на моей летней вилле? Мы сидим в джакузи, а гости кружатся вокруг нас, — почти простонала Джейн. — Как мне хотелось бы оказаться там снова прямо сейчас!
— Тогда на твоем плече сидела твоя любимая обезьянка, — сказала Энн.
— Джейн, как хорошо, что ты приехала, — произнес, приближаясь к ним, низким сексуальным голосом черноволосый мужчина с сигарой в руке. Представь меня своей очаровательной знакомой, — продолжил он, повернувшись к Энн.
— Боже мой, Декстер, кажется, ты здесь единственный, кто не знает, кто она, — пробормотала Джейн и поспешно представила их друг другу.
— А-а, ну конечно, — произнес Декстер, услышав полное имя Энн, и его глаза оценивающе прошлись по ней.
Он смотрел на нее неприлично долго, и Энн почувствовала себя неуютно. Нет, не совсем неуютно, пришло ей в голову. Скорее наоборот. Под его гипнотическим взглядом она почувствовала себя очень спокойной, словно его взгляд очень осторожно раздевал ее донага, до самого дальнего уголка души, она будто слышала его голос: «Не важно, что там у тебя внутри, — мне все равно нравится».
— Я восхищен вашими работами. Особенно мне нравится серия фотографий иранских женщин, — мягко промолвил он. — Вам принести шампанского?
— Спасибо, не надо, — ответила она. — Пожалуйста, извините. — С этими словами она взяла бокал розового шампанского с подноса официанта, проходившего мимо, и направилась вслед за Джейн в толпу гостей посередине террасы.
— Этот Декстер, с которым ты меня только что познакомила… Кажется, я его где-то видела, — сказала Энн.
— А-а, Декстер. Он играет в поло. У него восхитительный дар оказываться в нужное время в нужном месте и с нужными людьми. Он всегда окружен таким ореолом восхищения, за которым его и не рассмотреть. — Она немного подумала, взяла с тарелки несколько виноградных ягод, фаршированных мягким сыром, и продолжила:
— Но я слышала, что в постели он невероятен. Женщины с ним становятся просто ненасытными!
— Ну конечно. Мне сейчас только нового любовника недоставало! — рассмеялась Энн.
— Давай-ка возьмем тарелку с едой, пойдем наверх и поболтаем без посторонних. Все эти гости…
Они словно треснувшие пластинки. Все это приятно, но иногда начинает надоедать. Оригинальность, моя дорогая, как мы обе знаем, не поощряется в том мире, в котором мы живем, — продолжала Джейн своим хорошо поставленным сценическим шепотом, в то время как они направлялись к лестнице, ведущей на второй этаж, словно дети, с позором изгнанные в свою комнату с вечеринки взрослых за плохое поведение.
Декстер Портино, прислонившись к каминной полке прямо под семейным портретом Уитбернов, принял свою излюбленную позу — позу наблюдателя.
Сверкающие хрустальные бокалы и многоцветие вечерних дамских туалетов придавали всему происходящему вид феерии, брызжущей и искрящейся весельем. А может быть, дело вовсе не в этом? Может быть, дело в той девушке, с которой он только что познакомился? На его красивом лице, мягком и жестком одновременно, появилась легкая улыбка.
Утреннее солнце наконец полностью показалось из-за горизонта, осветив сквозь слабую дымку чистое, безоблачное небо.