И тут — словно в доказательство ее правоты — Майк Сэнд проснулся. Алексис пошла в спальню и через несколько секунд вернулась оттуда вместе с Майком. Синяк у него на подбородке стал совсем темным.
— ...рядовые члены, — говорил он. — Вот чего нет у Аббы и никогда не будет.
— Будь благоразумен, Майк. Тебе нужно отдохнуть.
— Мне нужно действовать.
Майк Сэнд еще нетвердо держался на ногах. Он опирался о плечо Алексис, и она поддерживала его за талию. Сэнд втянул в легкие воздух и осторожно отодвинул ее от себя. Его лицо побледнело.
— Я должен действовать, и немедленно.
— Что ты собираешься делать, Майк? Ты ранен.
Он моргнул, зашатался и снова втянул в себя воздух.
— Мне нужно начинать объединять профсоюзных клерков и бригадиров.
— Послушай, Майк...
— Если хочешь что-то сказать мне, можешь сделать это в лифте. Я пошел.
Алексис бросила на меня взгляд, словно говоривший: «А что я вам говорила?» Не важно, в разводе они или нет, но она гордилась Майком. Майк так и не удостоил меня взглядом. Я был для него неодушевленным предметом, частью меблировки. Они вышли в коридор вместе.
Аббамонте и Сэнд готовы вцепиться друг другу в глотку.
Похоже, дело обстоит именно так, и мне это понравилось.
Я закурил сигарету. И тут зазвонил телефон.
— Это телефонистка, сэр. Вам звонят из Лос-Анджелеса.
— Из Лос-Анджелеса?
— Да, сэр.
— Да. Конечно. Соедините.
И тут я услышал голос Шелла Скотта.
Скотт и Рейген? Я удивился и продолжал удивляться еще минуты две, пока Скотт не попросил меня вытащить Алексис из постели. Основное правило нашей работы — никогда не называть по телефону имя клиента, но я вел расследование по поручению Хартселльской комиссии, и Скотту, похоже, пришлось с этим смириться, к тому же он, видно, забеспокоился насчет повестки в суд. И это объясняло, почему Скотт не мог назвать имя своего клиента: человеком, который поручил Скотту найти исчезнувшего доктора Фроста, мог быть только Джон Рейген.
Я зажал микрофон трубки рукой, судорожно соображая, что бы это значило, и как раз в этот момент вернулась Алексис.
— Кто звонит? — спросила она.
— Скотт... Из Лос-Анджелеса, — неожиданно для себя добавил я. — Но вы, кажется, сказали, что никогда даже не слыхали о нем.
— Верно, — поспешно подтвердила она. — Не слыхала. А что ему нужно?
— Кто-то, возможно Рейген, поручил ему разыскать доктора Фроста.
Она вылупила на меня глаза:
— Правда?
— Правда.
Если она лгала, то это у нее великолепно получилось. Но зачем ей было лгать? Нет ничего необычного в том, что Скотт, разыскивающий доктора Фроста, позвонил его дочери.
Я передал ей трубку.
— Мистер Скотт?
Ее глаза снова полезли на лоб.
— Я могу это объяснить. Мы держали свой брак в секрете, пока какой-то репортеришка не отловил нас здесь ночью в понедельник. У вас есть новости о моем отце?
Тут от злости ее глаза сощурились до щелочек.
— Я не понимаю, о чем вы говорите!
Еще некоторое время Алексис слушала Скотта, затем выпалила:
— Вы лжете!
Мгновение она смотрела на трубку, а потом бросила ее на рычаг.
— Что случилось? — поинтересовался я.
— Я знаю, вы спасли меня от больших неприятностей, мистер Драм. Я вам очень благодарна.
— Но вы не можете мне сказать, чего хочет от вас ваш приятель?
— Приятель? О, понимаю, вы имеете в виду мистера Скотта? Нет. Увольте. Не могу. Хотя вы правы. Он действительно занят поисками моего отца.
Я встал.
— Значит, Майк собирается остановить Аббамонте, да? Значит, грузоперевозчики будут прыгать от радости? Он ведь годами разорял их.
И прежде чем Алексис успела ответить, если она вообще собиралась отвечать, я вышел из ее номера, спустился вниз и подозвал такси.
— Здание сената, — сказал я шоферу.
Шелл Скотт кует железо, пока горячо
Вашингтон, 4 ч. 30 мин., четверг, 17 декабря
Реактивный лайнер быстро катил по посадочной полосе вашингтонского Национального аэропорта. Здесь, в Вашингтоне, было половина пятого утра и валил снег.
Этого только не хватало!
На мне была одежда, соответствовавшая погоде в Южной Калифорнии: габардиновые брюки песочного цвета, желтая тенниска, разрисованная ярко-розовыми банкнотами достоинством в один шиллинг, и пиджак песочного цвета. Моя задница, онемевшая от сидения в самолете, почти немедленно замерзла. И соответственно испортилось настроение.
Я заскользил по снежной слякоти в кафетерий внутри здания аэропорта, проглотил чашку горячего черного кофе, а потом юркнул в такси.
— Куда едем, приятель? — осведомился шофер. Затем окинул взглядом мой пижонский прикид. — Что за... — начал было он, но тут же осекся.
— Отель «Статлер». И не трать попусту бензин.
Такси двинулось с места. В лучах фар хлопья снега казались белыми перьями. Мы добрались до «Статлера» сразу после пяти, минуту спустя я уже спрашивал у портье за конторкой, в каком номере проживает миссис Сэнд.
Портье был высоким, молодым, тощим и сутулым. Его узкий, хрупкий с виду нос, который, казалось, вот-вот начнет дрожать, как у кролика, венчали очки в роговой оправе. Он оглядел меня с явным и высокомерным неодобрением, потом демонстративно посмотрел на часы.
— Я не уверен, что мне следует давать подобную информа...
— Послушай, дружок. От природы я веселый и беспечный. Но поверь мне на слово: в данный момент я вовсе не весел и не беспечен. Либо я начну стучать во все двери подряд в этом заведении, либо ты любезно сообщишь мне номер апартаментов миссис Сэнд.
Портье раскрыл рот и задвигал языком, словно пил воду из невидимого стакана, затем втянул его обратно и сказал:
— Двадцать шестой.
Я поднялся на второй этаж в лифте, прошел по коридору, покрытому мохнатым ковром, к номеру 26 и постучал в дверь.
В ответ я услышал только эхо. Двадцать долларов — и вороватый коридорный впустил меня в номер. Он был пуст. Я увидел телефон, по рычагу которого Драм постучал несколько часов назад, так что у меня чуть барабанная перепонка не лопнула. Я увидел помятую постель — отчего настроение у меня не улучшилось — и кое-какую одежду, висящую в стенном шкафу. Больше ничего, что могло бы привлечь мое внимание. Ни Алексис, ни Драма. И я спустился вниз.
Портье за конторкой увидел меня и снова, разинув рот, принялся манипулировать языком. Похоже, мое появление вызывало у него прямо-таки условный рефлекс.
— Миссис Сэнд нет в номере, — сказал я. — Вы, случайно, не знаете, куда она отправилась?
— Она уехала, сэр. Несколько часов назад. Я не знаю куда.
— И вы об этом знали?!
Он кивнул.
Я улыбнулся ему:
— А почему не сказали?
— Если честно, сэр, я боялся, что вы меня ударите.
И он снова высунул слегка подергивающийся язык. Этот парень еще не совсем спятил, но был к этому уже близок.
— Ладно, — сказал я. — Извините, если я был с вами груб. Но я не...
— Не веселый и не беспечный, — закончил он за меня с надеждой.
Поэтому я спросил:
— Вы видели, как миссис Сэнд уходила, но не знаете, куда она направлялась?
— Совершенно верно, сэр.
— Она была одна?
— Да, сэр.
— Спасибо.
Я повернулся, чтобы уйти, но потом добавил:
— Вы не знаете, она взяла такси?
Он не знал. Я вышел на улицу, где по-прежнему шел снег.
В полдень снегопад все еще продолжался. Я провел семь часов под снегом, промочив носки. И это было самым большим моим достижением. Бродя по улицам Вашингтона, то залезая в такси, то вылезая из него, я постоянно ощущал этот мокрый снег — он вовсе не сухой, знаете ли, не важно, что вы об этом слышали, — вся моя одежда, башмаки, а особенно носки промокли насквозь. У меня уши ломило от холода, в носу хлюпало, кашель болью отдавался в легких, и полагаю, вы догадываетесь, что еще у меня болело. Чего бы я не отдал за один жалкий глоточек горячего смога, от которого перехватывает дыхание и першит в горле! Но я, промокший до костей, продолжал мотаться по улицам.