Петря не умел взвешивать «за» и «против», и не был искушен в хитрых схватках по увязке дел, причин и следствий. Семен, обещавший приехать на другой же день, не ехал уже четвертые сутки; погода действительно была отвратительная. И гостеприимные пасти дородных русских печей показались Петре достойными разрешить судьбу колхозного яблока.
— Ладно, пока сушилка подъедет, куда ни шло — организуй! — сказал он Шмалеву.
И тотчас же после обеда две подводы начали развозить яблоки из склада по печам. Устинья, удивительно подобревшая, первая распахнула перед яблоком двери своего дома. Нашлись еще и еще соседки, которые тоже истопили печи. Дедунькины же снохи и сыновья работали, не жалея рук и пота.
Вскоре после утреннего ошеломившего Петрю разговора Шмалев уговорил Радушева послать Наркизова с группой ребят на мельницу, а Ефима Колпина за кой-каким спросом в сельсовет — слишком все они «за технику обижаются», без них спокойнее. Петря хотел было возразить, но махнул рукой: взялся за гуж — действуй.
Сопротивление оставшихся было скоро сломлено Шуре, например, в десять голосов сказали: «Знаем, знаем, как в коренниках ходишь», а Петря Радушев, все еще сердясь на нее за непредвиденное замешательство в его бригаде, не захотел защитить ее, и Шура, забрав с собой Васятку Коврина, заперлась у себя дома.
Никишев безвыходно сидел на своем чердачке или за широким столом в комнате Семена и лихорадочно работал: к написанным уже, как он называл эскизным главам будущей повести Никишеву хотелось добавить картины сбора, «несчастный день» одной бригады и столкновение хорошей девушки с человеком, не стоившим ее доверия.
Баратов, промочив ноги, простудился и лежал на теплой лежанке, ожидая, когда понизится его гриппозная температура.
А по улице уже озоровала, сбитая на сладком плодовом соку, шмалевская частушка:
На заре приехал Семен. За ним на двух подводах везли части сушильной машины. Не прошло и четверти часа, как он узнал все.
— Ты что это, ополоумел? — встретил он Петрю хриплым шепотом. — Сами технику заводим и сами ж, выходит, ей башку сымаем?.. Смешки идут над сушилкой, слыхал? Частушки против техники поют, слыхал?
Петря неразборчиво бормотал о «деле» и «деловом подходе», о десяти пудах первой и, ей-ей, очень дешевой сушки.
— Дурак! Балда! — свирепел Семен, и глаза его, покрасневшие от бессонной ночи, казалось, готовы были насквозь пронзить гневным взглядом тощее и подвижное тело Петри Радушева. — Наша машина осилит тысячу кило за восемь часов. Тысячу кило, понимаешь? А эти десять пудов,, десять! — повторил он, топая и трясясь от злобы, — со всех печей!.. — Семен, не сдержавшись, постучал пальцем по сухому, костистому лбу Петри: — Тут-то есть у тебя что-нибудь? — Он точно впервые увидел своего соратника и исполнителя. — Кому доверил, а?.. Ты ж, прямо скажу, мечту мою дискредитируешь, свиньям под ноги бросаешь! — Взглянув на жалкое лицо Петри, впервые в жизни попавшего под такой разнос, Семен опомнился. — Бес с тобой… Ладно!.. Техника уже прибыла, как-нибудь выкрутимся, выправим положение.
Совершенно расстроенный Петря показал ему присланную Димой Юрковым газету с очерком о колхозе «Коммунистический путь». Димины измышления Семен прочел одним духом и, распалившись, плюнул на шуршащий на ветру лист.
— Печать изменила! Ах ты пропасть — печать предала! — повторял он, охая и мотая головой, точно заболев от разочарования. — Уж развернусь же я на собрании! — заговорил он немного спустя, запустив пальцы в смоляные свои волосы. — Уж раскрою я всем глаза на ход события! — Он встал перед Никишевым, сверкая горячими глазами. — И… слышь, товарищ комиссар… от сердца спасибо тебе за то, что ты Шуру ободрял в тот разнесчастный день!..
Он отвел Никишева в угол комнаты (хотя Петри уже там не было) и с жадным вниманием, опять шепотом начал его расспрашивать:
— Значит, так она и сказала, не смей, мол, Семена задевать… высоко, мол, он стоит над тобой? Ох, как она этого лодыря пронзила, молодец, умница моя!
Никишев сказал, что Шура у себя дома, а Васятка с ней.
— Бегу! Бегу к Шуре и к сынишке! — крикнул Семен.