— Жалко, что на этой картине чтение кончается!..
А нам бы очень полезно и важно было бы знать, что у того человека в душе было, когда он под яблонями бродил?
Тайна, леденея, давила грудь, и, сделав страшное усилие освободиться от нее, Валя крикнула чужим, высоким голосом:
— Я знаю… знаю!
— Что? — обернулось к ней лицо Семена, а за ним и все собранье. — Что ты знаешь?
Стремительное, как апрельская капель, тепло разлилось вдруг по ее телу, и, выпрямляясь от этого тепла, она сказала одним духом:
— Сады они арендовать хотели.
— Кто они? — зашумели голоса.
— Они! Борис Михайлыч с отцом… А отец его вовсе не умер, как Шмалев сам признался… Он где-то в городе живет… Он сказал мне, что они хотели здешние сады арендовать…
— Как… арендовать? — с болью крикнул Семен. — Ведь мы, колхоз, садами владеем!
— Так они же хотели, чтобы у нас все провалилось, чтобы ничего у нас не вышло… — вся дрожа, рассказывала Валя.
— Чтобы все, все мы опозорились! — сильно и гневно сказала Шура. — Все теперь понятно, все!
— Но почему ты молчала? Валя, Валя! — страстно укорял Семен.
— Он с меня… как клятву взял! — со стоном боли и облегчения вырвалось из груди Вали. — И я боялась… ужас до чего боялась правду сказать, его выдать.
— А вот осмелела же! — И Шура теплой рукой обняла ее плечи.
— Врет она все! — крикнул звучный и злой голос. Шмалев стоял в распахнутом окне.
Сильным движением, как бы в неприятельский окоп, он прыгнул в загудевшую комнату.
За ним, как верная армия, карабкался дедунька с долговязыми своими сыновьями, снохами и ребятами. Когда они подступили к окнам, никто не заметил.
— А в дверь не хотите? — крикнул Семен. — Стекла ж побьете, разбойники!
— Подлое вранье! — словно протрубил голос Бориса Шмалева, и кулак его взвился над Валиной головой. — Врет она все! Ничего не знала она, не ведала!
Валя на миг зажмурилась. А! Этот человек теперь уже хотел пригнуть ее голову к земле, растоптать ее, как червя при дороге… Валя словно уже ощутила на шее его твердые, как железо, руки и, как бы освободясь, с силой выпрямила спину.
— Это вы… это ты врешь! Ты!
Валя сбросила платок, она вся горела. Кровь кипела в ее теле, била в виски, боевая судорога, словно перед стрельбой, сводила ее пальцы.
— Они вместе с отцом прежде сюда ездили… «Сначала, говорит, заарендуем, а потом и вовсе сады купим…» Я не раз все, все слышала!
— Хамка! — гаркнул Шмалев, ощерив белые хищные зубы. — Подтираха! Мне же на шею вешалась… Шпионка!
— Не смеешь! — крикнула она звонко, как под ножом, и даже застонала. — Я честная! Я его… этого вот… глядите… я его больше всех на свете…
И, выговорив все, она разразилась обильными громкими слезами и упала на плечо Николая. Он обнял ее, как наконец вернувшуюся из дальних бегов, а сам, распаленный любовью и ненавистью, могуче и грозно пробасил:
— Вот ты кто-о!.. Оторвем тебе голову, змей!
— Сначала зубы наточи! — оскалясь, бросил Шмалев. — Утешай наседку свою! А мы еще поговорим… Мы еще поговорим! — повторил он и с шумом, как штандарт, развернул газету с победоносными очерками Димы Юркова. — Мы о себе другие факты знаем, товарищ Никишев.
Дедунька, слазив за голенище, тоже замахал газетой.
— Будет языками играть! Он вам, голубчики, не чурка-а! — пропел дедунька, кивнув на беспечно улыбающееся лицо Бориса Шмалева, запечатленное верным фотоаппаратом Димы и перенесенное на газетную бумагу. — Вот он какой, в государственной газете пропечатан!
— Вот он какой! — утробным голосом подтвердили сыновья и снохи Никодима Филиппыча.
Свернутую в трубку газету он поднял вверх с таким видом, точно это была лучина, сыплющая на головы искры.
— Плохо, плохо, вижу, тебя учили! — фыркнул Ефим. — Разве ж так газетой распоряжаются, темная твоя голова!
— Не знаменитый ты еще! Не пропечатанный! — запел было опять дедунька.
Долговязые сыновья его согласно забормотали, но Шмалев, сморщась, махнул им, как перестаравшимся барабанщикам.
— Довольно!.. Это очень даже можно, гражданин писатель Никишев! Народных щей похлебали, да на народ же и плюнули!..
— Это ты-то народ? — рванулся Семен.
Никишев схватил его за рукав.
— Погоди, погоди…
Шмалев вытер пот со лба.
— Не въедайся, председатель, всамделе, погоди… Мы за драгоценные слова товарища писателя Юркова грудью постоим! Вот они! Вот я какой! — кричал он, надрываясь сквозь шум, махая газетой, как знаменем. — Людей костерить — на это вы мастера…
— Ах ну-те, ну-те… — лукаво сощурился Никишев, как будто это был не поединок, а шутка на ходу. — Имею к вам деловое предложение…