— Цыц!.. Прежде, прежде… — злобно передразнил Маркел и толкнул Марину в плечо. — О том забудь, непутевая!.. А думай лучше, как в хозяйство свою долю внести. За какие такие заслуги мы тебя кормить должны? Кто ты есть для нас?.. Благодари, кланяйся до земли, что на улицу, как собаку, не выгнали. А в благодарность нам вытребуй от Баюкова корову. Требуй — и все!
— Я… я и сама так порешила… — вскинулась Марина, но Маркел прервал ее.
— Что ты «порешила», то никому не указ, — сказал он, презрительно оскалив желтые крепкие зубы. — Ты слушай, слушай, что тебе велят, без коровы тебе у нас жисти не будет… Поняла?
— Поняла… — тоскливо всхлипнула Марина. — Да только как же я пойду к нему, к Степану?.. Ведь зол он на меня… боюсь я к нему идти…
— Дура богова… Мы вот с тобой Матрену пошлем. Она от десятка мужиков отгрызется!
Когда Матрена и Марина вошли в кухню, Степан месил квашню на лавке, постукивая деревянной кадушкой. Увидев за Матрениной спиной жену, Баюков вздрогнул, губы его побелели. Не глядя на пришедших, спросил глухо:
— Ну… чего?.. Зачем пришли?
Матрена поклонилась и затараторила:
— За супруги твоей одежей пришли… в одном ведь платьишке из твоих рук вырвалась!.. Но мы зла не помним, не помним, красавец писаный, мы все добром, добром хотим. Даже с поклоном можем… Будь хорош, одежу ей предоставь!
Степан отмахнулся и глянул куда-то в сторону.
— Не части ты, пожалуйста. И так отдам.
Марина стояла у притолоки и, не разжимая рта, смотрела на мужа, на чисто прибранную кухню, на кучку муки в деревянной сеяльнице, на недомешанную квашню. Она была бы рада видеть запустение, грязь, убогость. Но в кухне было еще чище, чем при ней за последнее время. Украдкой заглянула Марина в дверь — как там, в горнице? Но и там тоже было все в порядке, даже половики чистые были постелены, несмотря на будний день.
«Видно, Кольша половики выстирал», — подумала Марина, горестно и зло покусывая губы.
Баюков перевалил через порог горницы расписной деревянный сундук. На миг, морщась, как от боли, глянул на голубые, малиновые и сиреневые цветы, будто для веселья и счаться на многие годы раскиданные по зеленому полю. Потом шумно выдохнул:
— Вот!.. Берите!.. И… уходите скорее.
Но Матрена и не собиралась торопиться. Разглядывая каждую вещь, словно все добро в сундуке принадлежало не Марине, а ей, корзунинская сноха обстоятельно складывала все в сундук, уминала ловкими руками, а сама выпытывала у Степана:
— Что ж теперь будет-то, Степан Андреич? Как о бабе теперь прикажешь думать? А?
Баюков, стоя спиной к ним, пожал плечами и, не оборачиваясь, сурово ответил:
— Пока моя была — думал. К другому ушла — мне дела нет.
Матрена опешила:
— Как тоись дела нет?
— А так, нет — и все Пусть другой кто думает.
Матрена сердито подмигнула Марине: ну-ка, скажи-де, припугни. Но Марина стояла, не чуя ног; сердце колотилось часто и глухо: вот стоит у порога, как чужая, — а давно ли двигалась тут по-хозяйски, властвуя над каждой вещью, над каждым углом?.. Так бы вот и пошла и домесила квашню, поставила бы на печь, прикрыла, стала бы, в ожидании пахучего пухлого теста, готовить клетку в печке, подмела бы до блеску чугунный шесток…
Матрена снова подмигнула ей, но Марина только прерывисто вздохнула, потопталась на месте и продолжала молчать.
Матрена, все еще уминая в сундуке, не отставала:
— Я считаю, что дома или не дома человек, а пить-есть ему надо…
Степан повторил равнодушно:
— Правильно, есть-пить надо.
— Вот и сам говоришь: надо. А что твоя баба есть будет?..
— У меня ела, и у Пла… у другого тоже будет.
— Откуда же это будет-то?.. Без никакого живого надела человек куска сухого не добудет, сам знаешь… Бабе надо с чем-то жизнь сызнова начинать… Ты хоть бы ей корову отдал…
— Что-о? Ко-рову-у?
Гневное, жарко вспыхнувшее румянцем лицо Баюкова повернулось к ним. Степан крупно шагнул, наступая на Матрену.
— Отдать корову? Мою Топтуху?.. Это за какие же заслуги? За какие, а?..
— Не ори, не ори! — захорохорилась Матрена, подтаскивая к себе тяжелый сундук. — Чай, Марина не чужая тебе — жена…
— Была жена! — с болью в голосе выкрикнул Степан.
— Ну… все едино — жена, жена… из песни слова не выкинешь! — и Матрена, вдруг усевшись на сундук, устремила на расстроенное лицо Баюкова нагло-упрямый взгляд бойких зеленых глаз. — Марина за коровой ходила, для тебя работала, о тебе…
— Она меня с вашим отродьем обманывала… а вы все из моего двора направо-налево тащили! — и Степан, побагровев досиза, поднял сжатый кулак.