— У-у… подлая!..
Степан опять начал вспоминать, что у него пропало, обошел весь двор, а потом злобно рванул к себе дверь в огород.
— Вот теперь деревяшкой запирай, а тут был болт железный, крепчущий… Нет, надо было все тащить… Кабы можно было, весь бы двор с места сгребли в охапку…
На задах корзунинский огород, вон крыша сеновала, вон краешек избы. А на сеновале, наверно, лежат сейчас в обнимку Марина с Платоном.
Дрожащими руками Степан мел двор и шептал:
— Воры, обманщики!
Приди сейчас Марина, плюнул бы ей в лицо.
Кольша вбежал в комнату, задыхаясь от испуга и удивления.
— Корзунины к тебе идут! Старик с большаками.
Степан мрачно сверкнул глазами.
— Чего еще им надо, проклятым?.. Да, впрочем, знаю, знаю, зачем идут.
Первым не спеша вошел Маркел, готовясь поклониться переднему углу. Но бывший дедовский киот недавно был переделан Баюковым в шкаф, где пестрели корешки книг, а в простенке между передними окнами, что на улицу, зорко смотрел под стеклом портрет Ленина, оклеенный полоской красной бумаги.
Маркел отвел глаза от портрета, дернул плечом и буркнул сыновьям:
— Вот в дом пришли, прости мя, господи… лба по-кстить не на что!..
Андреян и Семен шумно вздохнули, ожидая, что сделает отец. Маркел вдруг торжественно перекрестился в окно.
— Небушко-то… оно везде видно!
Сыновья пропыхтели широкими грудями и тоже покрестились — во всем они верно повторяли отца.
— Давно ль лики-то божьи снял, неправедна душа? — прохрипел Маркел, а сыновья уркнули по-медвежьи.
Степан, еле сдерживая злое нетерпение, ответил:
— Как приехал, так и снял. Коммунисты этих ликов не признают. А вообще это не твое дело. Зачем пожаловали?
Маркел жалобно вздохнул и сел, призакрыв темными веками колючий взгляд, отвечать медлил.
Степан хорошо знал зычный, гремучий голос старика, когда орет на снох — через огород слышно. Сейчас же видно по всему, что каждый вздох и каждое слово Маркелом уже заранее рассчитаны, а сыновья также загодя всему обучены.
— Ровно бы и не так гостей жалуют, — наконец, покряхтывая, вымолвил Маркел.
Степан сказал быстро:
— Мы с тобой сроду не гостились.
Андреян шумно выдохнул воздух.
— Кто с добром, тот и гость.
Семен, помладше, сказал басом пожиже:
— Мы с добром к тебе… по-суседски дело хотим обмозговать.
Все трое говорить не торопились, будто сначала хотели заворожить, подчинить Баюкова мрачной силе своих голосов и угрюмых взглядов. Все трое, густобородые; горбоносые, низколобые, напоминали Степану ястребов: эти хищники летают и поодиночке и крепко сцепившейся стаей.
«Вползли ко мне в дом, вражья сила, — с ненавистью и отвращением ко всему корзунинскому двору думал Степан. — Мозгуют вот сейчас, с какой стороны меня зацепить, а потом трепать, трепать, как птицу… ты, мол, один… а нас-де, ястребов, трое… Не-ет, вы меня голыми руками не возьмете, кулачье!»
И, будто забыв о непрошенных гостях, Степан с равнодушным видом свернул папироску. Он знал, что у Корзуниных курить запрещено, что Маркел, как и все из кержаков, табаку не выносит. Поэтому, поддразнивая, Степан закурил медленно, со смаком, пуская голубые колечки дыма.
— Если пришли по-соседски разговаривать, так и не тяните. Мне пустословить некогда, Маркел закашлялся от дыма, глаза его зажглись по-волчьи и сгасли. Он прокашлялся, смиренно разглаживая закрытую бородищей грудь, и словно выдавил из себя:
— Мы не на пустословье пришли, а…
— А о выгоде своей поговорить — понимаю, — зло и насмешливо прервал Баюков.
Маркел, подняв крючковатый палец, строго спросил:
— О жене твоей разговор пойдет — как с ней быть? Степан, скрывая дрожь, потушил папиросу.
— Она мне больше не жена. Сами знаете, чья она теперь жена.
Андреян, подбадриваемый отцовским взглядом, сказал:
— Четыре года Марина с тобой прожила, по бумагам такой же хозяйкой, как и ты, числится.
Семен, поднимая мохнатые брови, тяжело закивал низколобой головой.
— Чай, она твой двор берегла, она за ним ходила. Степан вспыхнул гневным румянцем.
— Берегла… Оно видно! Не знаю, как и убытки покрыть… во как уберегла!
Маркел пропустил насмешку мимо и, будто боясь, что Степан слишком много скажет, беспокойно завозился на лавке.
— Мы ведь и с разговором и с поклоном пришли к тебе, Степан Андреич. Большая у нас теперь забота.
Степан бросил сквозь зубы: