— Конечно, попросту, но люди были моей работой довольны.
В заключение с выражением милой, совсем детской гордости на лице она добавила:
— Умею шить на ручной машине и на ножной хорошо шью.
— А почему же вы, молодая девица, имеющая образование, не остались в городе? — несколько испытующе спросил Степан. — О родных соскучились… или другая была причина?
— Причина-то простая, — не задумываясь, ответила девушка, — и о родных соскучилась, да и работы в городе не нашла. Искала, искала — нету! Вот, говорят, через два года начнут там строить большой завод — тогда сразу тысячам людей работа найдется.
— Понятно, понятно, — согласился Степан.
Кольша опять подмигнул брату: «Деловая! Подойдет!»
Потом братья заговорили об обязанностях домовницы, — и выяснилось, что Олимпиада все очень толково себе представляет. Степан запнулся было, не знал, какое назначить домовнице вознаграждение. Она спокойно разъяснила, сколько ей должны Баюковы заплатить «по кодексу законов о труде».
— Ого! — удивленный такой осведомленностью, произнес Степан Баюков. — Вы из молодых, да ранняя, даже параграф из кодекса о труде знаете!
— Да почему же мне его не знать? — ответила девушка с легким упреком. — Мне надеяться не на кого, я должна жить своим умом… и, понятно, не хочу, чтобы меня при оплате за работу кто-нибудь обсчитал да обманул.
Ее темно-голубые глаза уже смотрели серьезно и важно, а поза ее была полна скромного достоинства.
Степан вдруг решился и слегка хлопнул ладонью по столу:
— Так жалованье, говорите, вам подходит?
— Подходит. Только еще надо в волости договор подписать, а сначала я запишусь в союз сельхозрабочих.
Степан опять подосадовал вслух:
— Что же, вы нам не доверяете?
Она, будто угадав его мысль, сказала твердо и убежденно:
— Так полагается по закону. А потом… — она строго усмехнулась, — этак лучше и для меня и для хозяев. Нареканий и пересудов лишних не будет.
Степан понял, согласился, досада исчезла. Эта бледненькая, тоненькая девушка делала все как надо. И он уважительно, как опытного серьезного человека спросил:
— Как прикажете звать вас?
Она кивнула, будто разрешая.
— Можете просто Липой звать.
Степан сказал весело:
— Ну, Липа, значит… бьем по рукам. Будете у нас за хозяйку!
Но все же потом с некоторым волнением смотрел на девушку: пришел во двор новый человек. Исподтишка наблюдал, как разместилась Олимпиада за деревянной перегородкой, как бережно развесила на гвоздики несколько простеньких, старательно выглаженных платьиц. Потом сняла ботинки и начала осторожно шлепать босиком. Выйдя из-за перегородки, прошлась сощуренными глазами по углам — нашла где-то непорядок.
— Паутину вот надо смести.
Когда Липа вернулась с травяным веником на палке, Степану показалось, что она уже давно пришла в баюковский дом.
В первый раз за столько дней Степан с Кольшей выехали на пашню без заботы о доме — в доме была женщина, глаза и руки у нее были надежные.
В корзунинском дворе о домовнице узнали на другой же день. Матрена раззадорилась и пошла за водой в баюковский двор.
— Пойду погляжу на девку, никого она еще не знает. Попрошу воды из ихнего колодца.
Вернулась озабоченная.
— Девка-то из этих, нынешних, городская. Стриженая, говорит гладко, нос дерет высоко — не тронь, мол, наших. Я воду накачиваю, а она двор мести бросила, да еще и учит меня. «Поскорее, говорит, гражданка, воду качайте, боюсь вам в воду напылить, а дела мне еще много».
— Тьфу! Хитрущая, людей не хочет допускать, вот что, — возмущенно догадалась Прасковья.
Марина слушала, закусив губы. Подробно рассказывала Матрена про деваху в баюковском дворе и особо заметила, что домовница не из красивых. Однако Марина успокоиться не могла: само появление домовницы на баюковском дворе несло с собой для Марины какие-то неприятности. Марина подсмотрела домовницу из огорода. Видела, как деваха окапывает гряды и напевает себе что-то под нос, а ее русые волосы так и вьются по ветерку.
Домовница напевала что-то веселое. А Марина, сгорбясь за кустом, остро ощущала заскорузлые свои ноги и руки, грязное платье — и вдруг возненавидела в работающей за хозяйку девахе все: и лицо, и белый выглаженный платочек на стриженой голове, и ловкие руки.
«Ишь, тебе песни, а мне слезы… Распелась, бессовестная, в чужом дому».
Деваха показалась Марине полной самых черных мыслей, самой ужасной хитрости.
Вернувшись в избу, Марина вдруг сама начала разговор, сделалась необычайно словоохотливой, горечью и злой догадливостью своей заразила всех.