И, чувствуя себя незаслуженно оскорбленной, девушка с такой силой толкнула обидчицу в спину, что бывшая хозяйка баюковского двора еле удержалась на ногах.
— Вот, вот! — шумно передохнув сказала Липа. — Зря на человека не кидайся… и уходи, уходи подобру-поздорову!.. Хозяева мои обещали домой обедать приехать… я пироги ныне пекла для них.
— А-а! — взвизгнула Марина. — Ты пироги, а я сухую корку со слезами ем!.. Ишь, разъелась тут на чужих хлебах!..
И, ничего уже не помня, она налетела на Липу, сбила ее с ног и протащила по земле, ломая худенькие руки домовницы.
И вдруг будто невидимой силой Марину так подняло за плечи, что все в ней замерло. Над ней наклонилось страшное, с горящими глазами лицо Степана. Его пальцы еще раз встряхнули ее и с силой отбросили к воротам.
— Ты… еще драться пришла?! Мало вы, дьяволы, крови мне испортили.
Что-то говорила избитая домовница, а Степан уже поднимал ее, гладил растрепанные волосы, а потом, осторожно обняв, повел в дом.
Полуобернувшись и не глядя на Марину, он бросил зло и твердо.
— Проваливай! Чтоб духу твоего здесь больше не было!
В открытых воротах стоял Каурый и смотрел на Марину косым взглядом, как на чужую. Марина, шатаясь, вышла на улицу.
Уложив Липу в постель, Степан долго не мог опомниться от потрясения. Бросив все дела, он только и сидел около домовницы, менял холодные компрессы на ее исцарапанном, избитом лице, на шее, на руках, а сам повторял:
— Липа, Липушка… из-за нас пострадала, из-за нас… И как это я, дурак, недоглядел?.. Как это я мог забыть, что и на тебя мои враги накинутся?..
Липа, отдышавшись немного, уже сама стала его успокаивать.
— Да ничего, Степан Андреич, пройдет… Вы только не смотрите на меня… нехорошая я сейчас с этими ужасными синяками…
— Ты всегда хороша, всегда! — горячо уверял Баюков и, вдруг, наклонившись, поцеловал руку домовницы.
Кольша чуть не вскрикнул от удивления — никогда не видел он, чтобы старший брат поступал таким необыкновенным образом!
А когда, успокоившись, Липа заснула, старший брат, еле дыша, тихохонько снова поцеловал руку девушки.
«Вот как она ему мила! — сочувственно подумал Кольша. — Да и разве Липу сравнишь с Мариной? Липа меня обижать не станет… она ведь умная и добрая!»
Пока Липа спала, братья Баюковы условились между собой: до выздоровления Липы Кольше придется взять на свои плечи все заботы по хозяйству.
— Ты дома, а я на поле, — сказал старший брат, — Уж ты, Кольша, о ней… о Липе заботься как следует, по-братски!
— Для Липы все сделаю! — с горячей готовностью пообещал Кольша. — Знаешь, Степа, она для меня и впрямь как старшая сестра!
Весь день Корзунины, особенно Маркел, на разные лады попрекали Марину:
— Людей бы тебе скликать: вот, мол, изверг-то мой… Есть ли кто дурней этой бабы?.. Досталось этакое чадушко на нашу шею, господи, отец наш небесный… видно, за грехи какие…
Вечером, когда Марина месила квашню, старуха хрипела ей из-за печи:
— Ох, все ты не так делаешь… Нет разуменья в тебе, мечешься зря… Вот ежели бы такое дело со мной было…
Марина в ответ только беспомощно зарыдала.
Утром Степан вышел за ворота и обомлел: ворота были жирно вымазаны дегтем. Кто-то так постарался, что даже вся земля под воротами была закапана дегтем.
Сбежались соседи. Степан бил оземь сапогами и кричал:
— Они это, они… дьяволы проклятые!.. Вот, будьте все свидетели… видите, что делается!
Финоген разъярился и махнул всем рукой:
— Айда туда… к этим злыдням!
Никогда еще Корзунины не слыхали такого стука: в ворота будто грохотал гром… Толпу возмущенных людей встретил невозмутимый Андреян.
— Хоть везде обыщи, у нас даже и дегтя-то нигде нет… Идите, сами поглядите!
Андреян с готовностью распахнул калитку и даже пошутил:
— Вона, гляньте сами… телега уж давненько не мазана стоит… ужо в городе дегтя придется купить.
Телегу осмотрели и отошли в сторону. Кое-кто пробормотал: «А шут их знает!»
Степан замолчал, хотя в груди у него все кипело — ясно, что это Корзуниных дело, только концы в воду спрятали.
Выходя, он не заметил, как зажглась злоба в насупленных Андреяновых глазах.
Лихо заломив выцветший на деревенском солнце красноармейский шлем, Степан, еле сдерживая гнев, вразвалку зашагал по улице. Поупрямиться бы Степану и заглянуть в огород — из запертой корзунинской бани услышал бы он медвежий храп. Это спал пьяный Ефимка, сын Ермачихи. Не только руки, но и лысеющая его голова были в дегте.