— Сколько их за Баюкова стоят — целая орава! — ворчал он, сидя дома за ужином.
— Еще прицепятся, черти, и к старухиной смерти… вона ведь что на похоронах болтали: горькая, мол, была ее доля, замучил, мол, Дарью муж, вышиб, мол, из нее здоровье… и тому подобное… Это, положим, мое было дело, мне сам бог велел Дарью учить, насчет этого я уж давно перед Спасом моим ответил… А вот эти, нонешние… они для меня сатаны хуже… господи, прости меня, грешного!
Встав из-за стола и перекрестившись на темный лик икон, Маркел сурово приказал домашним:
— Молитесь крепче! Одна у нас надежда: на помощь божию. Молитесь!
— Уж как молимся-то, тятенька! — плаксиво промолвила Прасковья. — Уж как страждаем! Скорей бы только это погибельное дело избыть.
Но пришлось «избыть» еще одно дело, о котором все Корзунины как-то забыли. На имя Марины Баюковой прибыла повестка, приглашающая ее явиться в город «для расторжения брака со Степаном Баюковым».
— Вишь что делает! — только и нашелся Маркел.
— Это он жениться задумал, — шипела Матрена. Большаки гудели:
— Ох, что-то будет… На суде-то Марина уж не жена окажется, а вовсе чужая.
— А это Баюкову и на руку.
Решено было, что в город с Мариной поедет Матрена.
Всю дорогу Матрена изводила Марину попреками:
— Свалилась ты камнем нам на голову… не жилось тебе, дура, с мужем… в своем дворе, опозорилась, проворовалась, вот и выгнали тебя, как паршивую собаку. Коли своего ума у тебя не хватало, с людьми бы советовалась, межеумок несчастный.
— Я и советовалась с вами, со всеми, — горько отвечала Марина. — Вы за советы свои хорошо с меня получали.
— Те получки уже давно зажиты: кто тебя поит кормит-то ныне? Мы, Корзунины, твои благодетели.
— Не задарма, чай, кормите, — всхлипнула Марина. — Работаю на вас хуже батрачки, позже всех ложусь, раньше всех встаю… Господи-и!
— Она еще и отвечает, она еще и смеет!.. Ах ты… мышь бездомная!.. Вот как сброшу тебя с телеги, топай пешком в город! — мстительно крикнула Матрена, и Марина замолчала, глотая слезы.
Пышная, румяная заря поднималась на небе, но Марина не замечала ее.
Женщины вернулись из города уже поздно вечером. Как ни устала Матрена, а все-таки переполнявшая ее злость толкала рассказать, как прошло «расторжение брака».
— Будто на смех съездили: дела-то всего на час оказалось… Худого слова не говоря, скорехонько развели мужа с женой. Мы с этой вот бабой, — Матрена презрительно кивнула на Марину, — притащились как сдуру, как безъязыкие — слова сказать не умеем… А Баюков свою просьбищу как припечатал — ой, хитер, умен, проклятый… И все по его вышло, все по его. Не желает, мол, жить с такой-то… И на тебе — получай, мужик, свободу!
— Но ведь и я не хотела с ним жить… — начала было Марина.
— Молчи! — рявкнула Матрена. — Лучше бы жила да жила с мужем, бессовестная! Чего только и надо было дуре малоумной?.. Так нет, разврату захотелось, бесстыдница ты!
И каждый из Корзухиных добавил к этим жестоким словам еще новые оскорбления.
Когда наконец все замолкло в доме, кто-то тихо вошел в сени и тронул плечо Марины.
— Платошенька! — шепнула она и, забыв обо всем, прижалась к его худой груди.
Только начала она бессвязным шепотом рассказывать Платону о своих печалях, как дверь распахнулась, и в сени вошел Маркел.
— Будет! — прошипел он и, как щенят, отбросил в разные стороны Марину и Платона.
— Вы чего тут?.. Ишь… нищие оба, а тоже — охота беса тешить!.. Ваших ублюдков кормить некому!..
Марина долго лежала во тьме, дрожа, давясь слезами и ненавистью к Маркелу и ко всему корзунинскому двору.
«Запалить бы их всех…» — думала она, бессильно томясь и задыхаясь от ужаса.
Вернувшись из города, Степан не удержался и сказал Липе:
— А у меня большая новость! Я теперь свободный человек, Липочка!
Липа неторопливо подняла на Баюкова серьезный взгляд.
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— С женой я развелся, свободный теперь человек… можете меня поздравить! — и Степан хотел было рассмеяться, но выражение лица девушки остановило его. Темно-голубые глаза ее еще строже посмотрели на него, а румянец, окрасивший ее бледноватые щеки, показывал сердитое недоумение.
— А зачем вы мне об этом объявляете, Степан Андреич? Кажется, я никогда вас ни о чем таком не спрашивала.
«Не торопи ее!» — вдруг вспомнился Степану совет Финогена, и Баюков, спохватившись, растерялся.
— Конечно, конечно, Липа, — виновато заговорил он. — Но кому же я могу о таком деле рассказать, кроме как вам… и прежде всех?.. Ведь я же вам тогда… в тот день, помните, душу свою открыл… И я думал, что вы на такую новость не рассердитесь, а даже наоборот… и потому я…