Баюков чувствовал себя в этот вечер так, будто не потемневший от времени дощатый потолок Финогеновой избы нависал над его головой, а бескрайное и бездонное небо простиралось над ним, озаряя своим сиянием землю. Эта с детства знакомая земля с ее вековечными межами и узкими, как домотканный холст, полосками теперь представлялась Баюкову сплошным зеленым ковром озимых всходов — первого посева сообща, товариществом. Он видел на знакомых лицах оживление, такое же обновленное, как и земля, в котором читалось светлое, как солнечный луч, нетерпеливое ожидание перемен. Он видел обращенные к нему доверчиво-ласковые и одобрительные взгляды своих односельчан. И радость сознания, что он трудился для них, словно пела в нем, расширяя грудь. Он совершенно забыл о дворовой своей распре, о Марине, о Корзуниных, как будто всего этого и не бывало никогда.
Уже совсем стемнело. Желтоватое блюдечко луны то скрывалось за дымчато-белыми тучками, то скользило в просветах между ними. Редкие звезды, как крупинки соли, теплились на тучевом небе, предвещающем дождь. Но Степану Баюкову это небо казалось полным лунного света, оттого что светло и уверенно было у него на душе. Беседующие расположились как пришлось: кто на завалинке, кто на скамье у ворот, кто на длинных бревнах, раскатанных для просушки Финогеном на полянке перед избой.
Лиц не было видно в темноте, только рыже-красные вспышки самокруток временами освещали то чью-то бороду, то кончик носа, то оживленно поблескивающие глаза. Но Баюкову казалось, что все эти знакомые лица видны ему, и каждое с тем особенным выражением, которое отражало собой большие мысли и надежды, владевшие людьми в этот вечер.
Попыхивая самокруткой, Демид говорил Жерехову: — Вот теперь сами видите, Николай Петрович, как охота народу к хорошей жизни подняться. Но, скажу напрямик, охота бы также скорее своими глазами видеть, как дело вперед подвигается.
— Я понимаю, товарищ Кувшинов, — отвечал сидящий рядом Жерехов, в голосе которого Баюкову послышалась улыбка. — Вам, уважаемые члены тоза, охота на свои будущие пашни поглядеть? А?
— Угада-ал! — довольно протянул Демид. — Нас Степан Баюков так на это дело разохотил, что уж не терпится… скорей бы своими глазами увидеть, своими руками пощупать!
— Понимаю, понимаю, — уже засмеялся Жерехов. — Вам охота скорее замлеустроителей у себя в гостях видеть… В начале августа… а это уже скоро… землеустроители будут у вас.
— Ждать будем… во как! — весело выкрикнул дребезжащий тенорок Финогена.
— Уж как встретим-то! Пусть только приедут в срок! — подхватили оживленные голоса.
— Чтобы, значит, отсеяться нам по-людски, ко времени, как следует быть! — торжественно подчеркнул Демид.
— Да, да! Говорю же вам: как обещано, так и будет! — громко подтвердил Жерехов. — В первых числах августа землеустроители будут здесь…
Потом Жерехов заговорил о том, что члены товарищества должны во всем подавать пример, как «люди организованные и сознательные».
— И во дворах у вас, уважаемые, всюду должны быть чистота и порядок, и скот должен содержаться культурно, чтобы, например, были не коровенки, а коровы…
— У нас такой любитель уже есть! — задористо выкрикнул Финоген.
— Какой такой любитель? — не понял Жерехов.
— Да насчет улучшения породы скота… коровы, к примеру… Вот Степан Баюков уже не первый месяц свою коровку улучшает — и дело выходит, по-моему… Моя сродственница, что у него домовницей, сильно хвалит это, говорит: важный, мол, опыт… — начал объяснять Финоген.
— Ну-ка, ну-ка? — оживился Жерехов. — Это очень интересно, товарищи. Ты что же, Степан Андреич, мне, однополчанину, о таком опыте не хочешь рассказать?
— Да что вы… Я как-то не додумался… — бормотал счастливый Степан.
— Нет уж, брат, придется тебе показать этот твой опыт… уж наверно в нем есть немало полезного для других. Я на днях специально заеду к тебе… Ладно, а?
— Пожалуйста, Николай Петрович, рад буду…
Жерехов заехал к Баюкову через неделю, дома была одна Липа. Вначале девушка стеснялась, но Жерехов умел быстро знакомиться с людьми — и Липа поняла: этому белобрысому долговязому человеку с живыми карими глазами можно все рассказать.
Липа рассказала, как Баюков посвятил ее в свои планы «сельскохозяйственной пропаганды» на примере своего двора, как со временем мечтал показать своим односельчанам, как он называл, «живой урок культурного ведения животноводства».
Руководствуясь новыми знаниями по животноводству, приобретенными в сельскохозяйственном кружке, еще в Красной Армии, Баюков задумал «преобразовать» свою Топтуху: из «совсем средненькой коровки, путем правильного режима питания и ухода, сделать хорошую, многомолочную корову». Липе это намерение понравилось, и она стала деятельно и точно проводить «курс преобразований». Вначале девушку немного смешила привычка Баюкова выражаться по-книжному, да еще с оттенком наивной важности, будто у него во дворе происходило нечто совершенно необычное. Потом она привыкла к этому иногда приподнятому тону и объясняла его по-своему: «Это он увлекается новыми знаниями, что ему Красная Армия дала… Да ведь и в самом деле таких новшеств, какие он у себя завел, еще ни у кого на селе нету… А кроме того, он себя пропагандистом считает… и ведь, право, все новое и полезное в народе пропагандирует». Так и решила она помогать Баюкову.