— Старательная ты, бабочка… А что тебе трудновато иногда приходится, голубушка, так это, сама знаешь… не из-за нас грешных… о-хо-хо… Ну, работай, милая, помогай тебе господь!
Марина изумлялась про себя, но ей было некогда доискиваться, отчего Маркел сегодня был так добр к ней.
— У Степки народу все прибывает! — шепотом докладывала свекру Матрена.
— Шумят, галдят… будто в гости пришли, — несколько минут спустя доносила Прасковья. — Домовница всех квасом угощает…
— Пусть, пусть пока попьют кваску! — тихонько бубнил в бороду Маркел.
Липа еле успевала подносить квас, чтобы напоить гостей, в баюковском дворе было полно народу и шумно, как на свадьбе.
— Ну… просто опились все нынче, — усмехалась довольная домовница, неся из погреба новый кувшин квасу.
Гости пили и благодарили за квасок и все льнули к одному месту: к широким дверям Топтухиного хлева.
Там было почти так же светло, как и в комнате.
В двух оконцах блестели чисто протертые стекла: Топтуха стояла возле новой, удобной, по ее росту, кормушки и по временам, будто спасаясь от людских взглядов, погружала морду в пахучее сено.
Баюков поспевал всюду, отвечая на вопросы и шутки, да и сам подшучивал. Его готовность все показать, его радушие и удовольствие, оттого что ему есть чем поделиться с людьми, так и светились на его разгоряченном и потном лице.
Новый коровник гости оглядели со всех сторон, обстукали пол и стены.
— Ой, парень, насчет пола уж ты перестарался. Ну, к чему было этакую работу производить? — заметил Финоген. — Деревянные болванки вколотил, будто корове плясать надо.
Сдвинув красноармейский шлем на макушку, Степан сказал важно:
— Неосновательное суждение! Вылей ведро воды на этот пол, махни метлой… р-раз… и нет ничего!.. А-а!.. понял, родной? Почему деревенское молоко часто в городе бракуют? Запах нехороший, от грязного хлева. Во-от, теперь на живом уроке сами видите, как можно такого факта избежать!
Женщины поддерживали Степана: так оно и бывает. Тут же некоторые сцепились с мужьями.
— По-вашему, можно корову держать как попало?.. Вот поучитесь, что надо изладить, чтобы скотина лучше стала!
Некоторые усомнились:
— Да ведь этакий порядок, поди, больших денег стоит!
— Дорого отдашь, так любо и смотреть.
— Дорого? На «дорого» у меня, человека среднего достатка, средств нету! Что вы, товарищи? — громко расхохотался Баюков и начал прикидывать, во что обошлось ему «нововведение в хозяйстве».
Высоко поднимая руку («пусть всем видно»), он то загибал, то разгибал пальцы и весело разъяснял.
— В умелых-то руках и суковатая доска принарядится! Значит, где уж тут дорого-то, друзья-товарищи? Каждому это возможно, только умение да старание приложи — и достигнешь, обязательно достигнешь удачи!
Всего больше толков, конечно, было о самой Топтухе: корове за половину отела перевалило, а она все доит и даже прибавила.
Степан по тетрадке вычитывал медленно, важно, как по псалтырю: тут ведь записана день за днем «новая Топтухина история».
— Двенадцатую неделю ее так воспитываем… В этом деле первостатейную помощь оказала нам с братом наша домовница, Олимпиада Ивановна. Воспитывалась эта молодая девица в городе — и, глядите, как быстро она превзошла вопросы сельского хозяйства! Исключительно добросовестная девушка, строгого поведения, умница, культурная, руки золотые!… Здесь находится ее дядя…
Баюков обернулся, нашел глазами Финогена и широко улыбнулся ему.
— Тебе, Финоген Петрович, особая благодарность от меня и брата за твою помощь в лице твоей племянницы Олимпиады Ивановны! Кланяюсь тебе при всем народе за то, что так замечательно воспитана твоя племянница, достойная самого высокого уважения, — и Баюков, приподняв свой краснозвездный шлем, низко поклонился Финогену.
— Что ты, что ты, право… — оторопел Финоген, попытавшись даже спрятаться за спины соседей. Но его добродушно, под смех и шутки, подтолкнули в передний ряд.
— Принимай, принимай похвалу-то!
— Она, брат, слаще меда!
От этой щедрой похвалы Липа вспыхнула до ушей и тихонько спряталась в уголок.
«Шуму-то сколько! Захвалил совсем…» — проносилось в ее голове, а сердце сладко замирало и голова даже чуть кружилась от радости за себя и за Баюкова. Она одна знала, как волновался поутру этот сильный, здоровый человек, который ходил на Врангеля и под обстрелом приволок от белых пулемет. Липа гордилась втихомолку, что именно она успокаивала сегодня разволновавшегося Степана, конечно, ее ободряющие слова вспоминал он и сейчас, встречаясь с ней беглыми, но выразительными взглядами.