Выбрать главу
Вот мы встретились. – Здравствуйте.                                                  Здрасте! — Эта встреча похожа на счастье, На левкои в чужом окне, На звезду, утонувшую в море, На звезду на песчаном дне.
– Но постойте. А как же горе? Как же горе, что дома ждет? Как беда, что в неравном споре Победит и с ума сведет?
Это пауза, это антракт, Оттого-то и бьется так, Всем надеждам несбывшимся в такт, Неразумное сердце мое.
Полуявь. Полузабытье…
Как вы молоды! Может ли быть, Чтобы старость играла в прятки,
Налагала любовно заплатки На тоски и усталости складки, На бессонных ночей отпечатки, Будто не было их?                             Не видны. И не видно совсем седины В шелковисто-прямых волосах.
Удивленье похоже на страх. Как же так? Через столько лет… Значит, правда – времени нет, И уводит девический след Башмачков остроносых назад, Прямо в прошлое,              В Летний сад:
По аллее мы с вами идем, По аллее Летнего сада. Ничего мне другого не надо: Дом Искусств. Литераторов Дом. Девятнадцать жасминовых лет, Гордость студии Гумилева Николая Степановича…
– Но постойте, постойте. Нет! Это кажется так, сгоряча. Это выдумка. Это бред. Мы не в Летнем саду. Мы в Тулоне, Мы стоим на тютчевском склоне, Мы на тютчевской очереди Роковой – никого впереди.
Осторожно из-за угла Наплывает лунная мгла. Ничего уже не случится. Жизнь прошла.                         Безвозвратно прошла. Жизнь прошла.              А молодость длится.                        Ваша молодость.                                                   И моя.
1958

Разностопные ямбы

Ренэ Герра

Лазурный берег, берег Ниццы. Чужая жизнь. Чужие лица. Я сплю.            Мне это только снится. До смерти так недалеко —                          Рукой                                    Подать.
Я погружаюсь глубоко — С какой сознательной тоской — В чудовищную благодать Дурного сна. Его бессмысленность ясна:
На койке городской больницы Страдания апофеоз И унижения. Но розы, розы, сколько роз, И яркий голос соловья Для вдохновения Во сне.
Я сплю – все это снится мне — Все это только скверный сон, Я сознаю, что я – не я, Я даже не «она», а «он» —
И до чего мой сон нелеп! О, лучше б я оглох, ослеп — Я – нищий русский эмигрант!
Из памяти всплывает Дант: «Круты ступени, горек хлеб Изгнания…»
Так! Правильно!              Но о моей беде, О пытке на больничной койке Дант не упомянул нигде: Такого наказания Нет даже в дантовском Аду.
…Звезда поет. Звезда зовет звезду. «Вот счастие мое на тройке…» Ни тройки, ни кабацкой стойки, Ни прочей соловьиной лжи. Ты пригвожден к больничной койке, Так и лежи!..
А рядом енчит старичок. В загробность роковой скачок Ему дается тяжело. Ничто ему не помогло, Проиграна его игра, И он уже идет ко дну, Крестом и розою увенчан. И значит, стало на одну Жизнь опозоренную меньше. Пора о ней забыть! Пора! Как далеко до завтра… До утра…
Таинственно белеют койки, Как будто окна на Неву. Мне странно, что такой я стойкий,
И странно мне, Что я еще живу И что не я, а старичок В бессмертье совершил скачок В нелепом сне.
1958

«Я не могу простить себе…»

Я не могу простить себе, — Хотя другим я все простила, — Что в гибельной твоей судьбе Я ничего не изменила, Ничем тебе не помогла, От смерти не уберегла.