У халифа на службе было много других мавла: некоторые служили на совсем низких лакейских должностях, другие работали высокопрофессиональными личными слугами или администраторами. Они образовывали при дворе могущественную группу, иногда даже входя в конфликт с военными и секретарями, и очень следили за соблюдением всех своих привилегий и статуса. Раби и его сын фактическими являлись лидерами этой группы.
Ко времени основания Багдада в 762 году Раби уже был одним из самых доверенных слуг Мансура. Ему дали большую полосу земли к югу от города, где были созданы огромные рынки Карха. Он сладил за возведением торговых рядов — суков, а платил за строительство его хозяин. Затем Раби было выделено настоящее поместье для строительства собственного дома{67}. Кроме того, ниже по течению Тигра он построил — скорее в качестве распорядителя, нежели архитектора — Дворец Вечности, который стал любимой резиденцией Мансура и его преемников.
Раби извлек огромную прибыль из своего поместья и бурного развития Багдада, но место в истории ему обеспечило положение при дворе. Множество рассказов описывает, как он допускал или не допускал людей до халифа. Когда он захотел подорвать положение визиря халифа, в котором узрел соперника, он позволил врагам этого человека посетить халифа для тихой и долгой передачи злонамеренных слухов{68}.
Его величайшим триумфом стала гарантия мирного вступления Махди на престол халифа, когда во время паломничества осенью 775 года умер Мансур. После такой услуги по обеспечению преемственности не удивительно, что Махди оставил его в качестве управляющего. Раби, безусловно, был умным и сильным человеком, но также непреклонным и скромным. Он редко покровительствовал поэтам и не держал салона для писателей и интеллектуалов, как это делали Бзрмакиды, о которых мы услышим позднее; может создаться впечатление, что он не одобрял более фривольные черты двора Махди. И у него, и у его хозяина Мансура молодые годы были трудными, и эти люди понимали, что у молодого поколения мало опыта за пределами окружающего их придворного мира с его привилегиями{69}.
Его преданность Мансуру и династии была неоспорима, но Раби мог быть жесток и мстителен с соперниками, если чувствовал, что они пытаются подорвать его положение или просто не оказывают ему подобающего уважения. Когда первый визирь Махди оскорбил его, заставив ждать во время визита, а затем усадил на обычный ковер, а не на молельный коврик, Раби в ответ практически разрушил его судьбу. Не найдя ничего, что он мог бы использовать против самого визиря, он атаковал сбившегося с пути сына этого человека, обвинив его в ереси (зандака) и устроив при дворе вселяющую ужас сцену. Молодому человеку начали задавать вопросы на знание Корана, и когда открылось его полное невежество, его осудили как неверующего. Затем вызвали отца — но не для того, чтобы заставить его отказаться от сына, а чтобы тот лично его казнил. Когда отец не смог этого сделать, на его судьбе был поставлен крест; его удалили от дел и от двора{70}. Мир двора с его интригами не предназначен для слабонервных.
Наследование трона халифа в 785 году сыном Махди Хади стало последней услугой династии, которой Раби так верно служил; в тот же год управляющий умер своей смертью. Его сын Фадл унаследовал статус отца при дворе. Говорят, что Хади назначил его управляющим, потому что Фадл умудрился найти игривого поэта ибн Джами, которого Махди изгнал за дурное влияние, и вновь привез его ко двору{71}. Гарун доверил ему распоряжаться своей личной печатью{72} — хотя похоже, что Фадл всс-таки не занимал поста управляющего до 795 года{73}. Как и отец до него, он был одним из самых могущественных людей при дворе и мог контролировать доступ к халифу; тому, кто хотел получить аудиенцию у Гаруна, приходилось иметь дело с Фадлом ибн Раби{74}. Если Гарун хотел, чтобы кого-либо привели к нему тайком или желал организовать кому-нибудь проверку на верность, он мог быть уверен, что Фадл выполнит эту работу{75}. Управляющий был также тюремщиком для высокопоставленных заключенных{76}. Во многих историях о дворе Гаруна он появляется как антитеза Бармакидам. Как и отец, Фалл имел репутацию тупоголового, практичного и прозаическою администратора, хотя сеть сведения, что он «немного» писал стихи{77} — впрочем, стихи в то время писали почти все. Как и отец, он был по-собачьи предан династии и присутствовал при смерти Гаруна в 809 году — так же, как его отец присутствовал при смерти Мансура{78}.
При дворе крутилось огромное количество более неопределенных фигур, которые играли в происходящих событиях роли, похожие на роли Розенкранца и Гильденстерна, часто появляясь в критические моменты, но никогда не занимая центр сцены на продолжительное время. Мы уже сталкивались с Саламом аль-Абрашем, когда тот был молодым слугой, ожидавшим возвращения Мансура с публичной аудиенции. Говорят, он был евнухом, и это давало ему возможность посещать те уголки дворца и домашних покоев, которые были запретны для мужчин{79}. В то же время статус его пола не запрещал ему выступать в публичной сфере. Будучи взрослым, он получил назначение организовывать заседания мазалши{80} — учреждения, куда народ мог приносить халифу жалобы на плохое управление, — и наверняка помогал отдельным просителям. Он был товарищем Махди по попойкам, и халиф приказывал ему пороть поэтов, которыми был недоволен{81}.
Как у многих придворных, карьера Салама аль-Абраша имела свои провалы. Став халифом, Гарун арестовал его — вероятно, потому, что тот был близок с его умершим братом Хади; но к 803 году Салам определенно вновь завоевал доверие халифа и был назначен управлять домом и имуществом Яхьи Бармакида после того, как семья того потеряла благоволение. К моменту его приезда занавесы уже были сняты, и добро собрано для вывоза, а Яхья печально наблюдал за этим пришествием конца{82}.
В хрониках того времени Салам появляется то тут, то там, но постоянно в качестве актера на ролях не выше статиста. Вне прелестного круга придворной жизни все выглядело совсем иначе{83}. Когда нищий поэт ибн Джами прибыл в Багдад без гроша и без знакомств, он направился в одну из мечетей. Там, усталый и голодный, он сидел, наблюдая, как верующие расходятся по томам. Наконец остался всего один человек, продолжавший молиться. Позади него толпилась свита слуг и рабов, терпеливо дожидающихся, пока он закончит. Мужчина дочитал молитву, а когда выпрямился, то заметил ибн Джами и начал расспрашивать его, кто он и откуда пришел. Случайного знакомого пригласили по дворец, и ибн Джами со временем поднялся до славы и богатства. Человек со свитой оказался не кем иным, как Саламом аль-Абрашем. Для поэта, только начинающего пробиваться, он был образцом богатства и власти, недосягаемым по положению для всех, с кем поэт встречался раньше. Хотя Салам начал жизнь рабом, теперь у него была собственная свита; один из его поваров, Птах, позднее, во времена халифа Мутасима, стал знаменитым военачальником{84}. Более того, Салам сделался человеком, который мог организовать жизненно необходимую встречу, мог открыть дверь, ведущую к славе и богатству.
Салам имел еще одну, чрезвычайно неожиданную черту характера. Пишут, что он одним из первых перевел греческие научные тексты на арабский язык — может быть, под руководством семьи Бармакидов. Это позволяет предположить, что сам он происходил из греков, и мальчика захватили во время одной из приграничных войн между мусульманами и Византией{85}.
При Мансуре халифат Аббасидов быстро создал впечатляющую бюрократию. Как ни одно современное ему государство на христианском Западе, халифат имел целый штат оплачиваемых профессиональных чиновников (куттаб), которые вели запись доходов и расходов, а также списки тех, кто служил в армии и учет их жалованья. Более того, чиновники, работавшие в конторах («диванах»)[13], были мирянами, а ведь существовала еще и дублирующая, совершенно отдельная религиозная бюрократия начиная от учителей религии или улемов (ulama). По схеме, которую так и не удалось воссоздать в паши дни, влияние чиновников проникало до самых, дальних границ империи. Уже к началу десятого века, на фоне хаоса и распада, один из чиновников, Кудама ибн Джафар (умер в 948 г.) написал руководство для администрации, которое описывало весь аппарат в тончайших деталях. Бюрократия также развила в себе чувство принадлежности к структуре и esprit de corps (корпоративный дух); еще один чиновник, Джахшиярн (умер в 922 г.), написал историю развития бюрократии, восхваляя ее достижения и ее героев.
13
Слово