Из всех прекрасных переживаний, которые я испытала на своем пути, первое появление на горизонте Ухайдира — самое памятное. Он вздымал из песка свои могучие стены, почти не тронутые временем, разрывая длинные линии пустоты громадными башнями, крепкими и массивными, будто бы являясь, как я поначалу подумала, творением природы, а не человека{272}.
Даже Арчибальд Кресуэлл, глубокий, но весьма сухой знаток ранней мусульманской архитектуры, был настолько задет им, что написал: «Ухайднр в своем одиночестве — одно из наиболее впечатляющих сооружений, которые я когда-либо видел»{273}.
Дворец стоит внутри высокой прямоугольной ограды-укрепления размером 175 на 169 метров — если верить источникам, это лишь немногим меньше, чем занимала резиденция Мансура. Степы имели высоту около 17 метров — почти такую же, как степы Круглого Города в Багдаде, и так же, как в Багдаде, усилены множеством круглых башен. Посетитель проходил через главные ворота и под опускную решетку. Такие решетки были известны уже римлянам и часто использовались в раннемусульманской военной архитектуре. Однако, в отличие от классической железной решетки западных средневековых замков, арабские устройства подобного типа были из сплошного дерева или железа, они поднимались и опускались вертикально. Посетитель проходил по темному коридору в зал с кирпичным сводом и с помещениями для охраны по обеим сторонам, а потом оказывался на резком свете большого двора, окруженного глухими галереями с остроконечными арками, поддерживаемыми колоннами. Во дворе, точно напротив входа, находился открытый иван с квадратным порталом.
В этом дворце иван был меньше, чем в Багдаде, — всего лишь 10 метров в ширину и 6 в длину, он перекрывался цилиндрическим сводом. Дверь в дальнем конце зала вела в квадратное помещение, в котором халиф или принц мог ожидать своих посетителей. Иван и зал приемов были окружены более мелкими комнатами, часть из которых имела великолепную отделку.
Материал дворца в Ухайдире — в основном булыжник вперемешку с обожженным кирпичом, используемым только для сводов. Здесь нет цельных каменных колонн, все опоры сделаны из кирпича и бутового камня. В разрушенном состоянии дворец смотрится грубо и неизящно, на нем не видно фресок и тонкой резьбы классической каменной архитектуры. Но совсем не это лицезрел посетитель восьмого века. Стены, которые ныне выглядят неровными и голыми, были тщательно оштукатурены. Подобно тисненым обоям, их покрывал повторяющийся рисунок из стилизованных растений и виноградных лоз. Штукатурка могла быть раскрашена, а полы покрыты коврами. Вне более крупных комнат стены были просто покрыты штукатуркой, ее фрагменты кое-где все еще можно найти. Все было предназначено для создания эффекта мрачного изобилия — особенно по контрасту с ярким и резким светом внутреннего двора и окружающей пустыни. Во дворце имелась маленькая мечеть и, «по самое важное для комфорта в пустыне — баня, где измотанный и грязный путешественник мог почувствовать облегчение и переменить запачканную в пути одежду.
Дворец был создан не для того, чтобы производить впечатление идеальностью архитектурных форм, а чтобы провести посетителя через ряд помещений, ведущих в зал приемов. Подобно анфиладам комнат в европейских дворцах семнадцатого века, это обеспечивало гостям возможность осмотра и оценки. Бедные или нежеланные посетители едва ли допускались за пределы плавного двора, почетные гости принимались в иване или комнате для приемов, более приближенные допускались в комнаты поменьше, окружавшие официальное пространство. Именно в одном из таких мест Иса ибн Муса ожидал с сыном, пока его допустят к халифу Мансуру, когда заметил, что балки деревянной крыши трясутся, и на его одежду сыплется пыль. Когда его наконец вызвали, он предстал перед владыкой в грязной одежде — и тогда стало ясно, что все это организовал халиф, который хотел унизить гостя на публике{274}.
У нас есть множество историй о том, что говорилось на аудиенциях, даваемых халифом в своем дворце, но лишь немногие рассказы описывают архитектурное окружение. Гостей из провинции принимали в иване{275}. В одном рассказе{276} упоминается, что на аудиенции у Мансура каждый день бывало до семисот придворных. Когда прием начинался, занавес над входом в зал открывался{277}, и посетители допускались внутрь. Во времена Майсура это делалось четко по рангам, все организовывал управляющий Раби, и никакие мольбы не могли склонить его изменить ритуал. Однако халифы могли заставить тех или иных людей входить последними, если хотели оскорбить или унизить их{278}.
Представители разных классов населения входили в определенном порядке. Поэт Исхак аль-Мосули славился своим знанием литературы и законов, а также как прекрасный певец. Однажды он попросил, чтобы ему позволили приходить на аудиенцию к Мамуну с писателями и интеллектуалами, а не с певцами, и это право ему было даровано. После этого он решил, что хотел бы продвинуться еще выше и присоединиться к ученым-религиоведам (фукаха), и это было дозволено тоже. Финал социального триумфа поэта видели два возмущенных коллеги, наблюдавшие от стены зала для аудиенций: Исхака вел за руку вел не кто иной, как сам главный судья, и когда он дошел до халифа, то попросил разрешения появляться при дворе Аббасидов по средам в черном и присоединяться к халифу с его ближайшим окружением в мечети{279}. Исхак использовал формальную процедуру аудиенций, чтобы показать, насколько он стоит выше своих товарищей-певцов.
Еще в одном рассказе из времен Мансура мы видим, что халиф сидит, скрестив ноги, на приподнятой платформе, укрытой фарш, стегаными одеялами и подушками — хотя в другой истории говорится о халифе, сидящем на стуле, очевидно, представлявшем собой небольшую разновидность трона. Слева и справа от Мансура размещались ближайшие члены его семьи, включая сына и наследника Махди, если он находился в Багдаде{280}. Герой истории, в которой это описывается, некий Ман ибн Занда, хотел привлечь внимание халифа, поэтому оделся чрезвычайно эксцентрично — в длинную кольчугу и длинный свободный тюрбан, а также взял изогнутый меч, который волочился по земле. Это произвело желаемое впечатление. Когда аудиенция была закончена и люди начали расходиться, Ман как раз собирался уйти за занавеску, но тут халиф потребовал, чтобы он вернулся. Раби приказали убрать всех из дворца. Затем последовал резкий разговор, во время которого халиф взял из-под фарш железный жезл и погрозил им Ману. Однако затем он успокоился и, уверившись в лояльности Мана, предложил последнему довольно трудную должность правителя Йемена. Затем халиф вынул, опять из-под фарш, бумагу о назначении — стандартный заранее подготовленный бланк, куда оставалось только вписать имя Мана. На следующий день Ман отправился к месту назначения.
Эксцентричный наряд Мана был тем более заметен, что при аудиенции требовалась придворная одежда. Со времени революции, которая привела Аббасидов к власти, черный стал цветом их знамени и военной униформы. Последняя включала высокую коническую шапку под названием калансува, которую обычно делали из шелка, она была похожа на удлиненную феску{281}. Эти странные шапки держались на внутреннем каркасе из дерева или тростника и по форме напоминали суживающийся кверху кувшин для вина. Гарун не любил этот головной убор, который к его времени, вероятно, уже выглядел старомодным, но калансува снова была возвращена в обиход халифом Мутасимом в начале девятого века. Вне двора обычным головным убором для мусульман всех сословий был тюрбан, хотя тюрбаны знати, естественно, были гораздо наряднее; говорят, что золотое шитье на тюрбане несчастного халифа Амина было просто поразительным{282}. Существовали также длинные тайласаны, чем-то напоминающие капюшоны академических мантий{283}. Покинув двор, человек испытывал истинное облегчение, имея возможность добраться до дома или временного пристанища я освободиться от тяжелого формального облачения{284}.