Когда подошло время, Ибрахим и Гарун отправились вместе, предварительно переодевшись. Они подошли к дворцу, вошли в корзину, но, как позднее рассказывал Ибрахим, «Аллах послал мне предупреждение». Поэт велел девушкам оставаться за занавеской и не дать его спутнику услышать от них ни слова, пока он не даст сигнал, если будет уверен, что выбранные ими песни и стихи вполне приличны. Они согласились и не выходили из-за укрытия. Гарун и Ибрахим много выпили. Гарун приказал Ибрахиму не обращаться к нему по титулу, но когда Ибрахим принял сверх меры, то сказал по ошибке: «О, повелитель правоверных…» Тут девушки подскочили за занавеской и мгновенно исчезли. Тогда Гарун повернулся к поэту и произнес: «Ты избежал ужасной судьбы. Если бы хоть одна из них показалась тебе, я отрезал бы тебе голову! Пошли!»
Выяснилось, что девушки принадлежали ему, и что он рассердился на них и запер их в помещении, на крыше которого все и происходило. На следующий день халиф послал евнухов, которые вернули девушек назад в его дворец. Поэту выдали 100 000 дирхемов, а девушки позднее прислали подарки с заверениями благодарности.
Не стоит верить этой истории, которая вполне может быть старинной народной сказкой, переработанной в современном стиле, но вполне понятно, что она исторически интересна и является живой иллюстрацией существовавшего в багдадских литературных кругах представления о гареме халифа. Рассказ восходит к некоему Ахмеду ибн Аби Тахиру — авторитету в области истории литературы и анекдотов, который умер в 893 году. Поэтому он относится к периоду, наступившему спустя полвека после смерти халифа, и показывает, как развился мифический образ легендарного халифа и его гарема. Таинственный дворец, самоуверенные и нахальные девчонки, отнюдь не стесненные своим пленением, ревнивый халиф и умный, быстро соображающий поэт, легко нарушающий социальные нормы своего времени — все это явно плод литературной фантазии.
Трудно сказать, основан ли рассказ на каких-то реалиях правления Гаруна или он отсылает к реалиям времени, в котором жил его автор, — но ясно, что к середине девятого века гарем халифа был изолированным миром, в котором могло случиться что угодно, а удовольствие и опасность вполне сосуществовали во времени и пространстве.
Женщины правящей семьи не всегда пребывали в изоляции от дворца халифа и светского общества. В восьмом и в начале девятого века известные при дворе дамы имели в Багдаде собственные дворцы. Хайзуран владела в Багдаде дворцом, который позднее стал принадлежать военачальнику Ашинасу — это говорит о независимости данного жилища, которое явно не являлось частью дворца халифа. Дочь Мансура Асма имела дворец на восточном берегу рядом с дворцом сына Махди Убейд Аллаха{320}. В следующем поколении любимая дочь Махди Банука имела дворец с землями, а рядом располагался дворец ее сестры Аббасы{321}. которая, по слухам, позднее завела скандальные отношения с Джафаром Бармакидом. Зубейда во время правления своего сына Амина построила дворец на землях западного берега, которые ранее принадлежали одному из Бармакидов. Ее кузина, Умм Абд Аллах бинт Иса ибн Али, имела дворец в торговом квартале Карха, «где живут продавцы меда»{322}. Одна из дочерей Гаруна, Умм Хабиб, приобрела дворец на восточном берегу во время правления Мамуна; этот дворец в некотором роде стал приданым для дочерей халифов, не имевших собственных дворцов. К концу девятого столетня такую функцию стал исполнять дворец Махди в Русафе, также расположенный на восточном берегу Тигра{323}.
Жена Мамуна Буран унаследовала свой дворец в прекрасном месте на том же восточном берегу от своего отца, старейшины при дворе Мамуна. Когда она стала пожилой, много лет спустя после смерти мужа, халиф Мутадид, человек, который вернул в 892 году столицу халифата из Самарры в Багдад, попросил, чтобы дворец был передан ему под резиденцию. Пожелание халифа невозможно было не выполнить, и Буран пришлось смириться с потерей:
она попросила несколько дней отсрочки, чтобы могла выехать и передать ему дворец. Затем она отремонтировала дворец, оштукатурив, побелив его, обставив самой лучшей и изысканной мебелью, развесив занавеси на порталах. Она заполнила шкафы всем, что моею быть полезным для халифа, и наняла слуг и прислужниц, чтобы удовлетворяли все могущие появиться просьбы. Выполнив все это. она переехала и сообщила халифу, что он может перебираться в новую резиденцию.
Мутадид остался доволен, и дворец Буран стал сердцевиной дворца последующих халифов Аббасидов{324}. Нет никаких сомнений, что Буран была хозяйкой собственного дома.
Передача Буран своего дворца халифу отметила конец прежней эры. После возвращения халифата в Багдад мы больше не имеем сведений о том, чтобы принцессы владели собственными дворцами или городскими домами. Насколько мы можем судить, хурам теперь находился в помещении Дворца Халифата — огромной, расползшейся во все стороны резиденции, которая образовалась на месте дома Буран на восточном берегу Тигра. Кажется, эта выдающаяся женщина имела свои апартаменты внутри данного комплекса, и вероятно, именно с этого времени гарем впервые выделился как отдельное женское помещение внутри дворца.
Похоже, что в девятом веке дворец, первоначально построенный Махди, заложившем на восточном берегу квартал Багдада, известный под именем Русафа, стал чем-то вроде приданого для женщин семьи Аббасидов и их домочадцев. Последняя из знатных дам халифата Аббасидов, мать Муктадира, известная под именем Сейида (то есть «хозяйка»), жила в апартаментах Дворца Халифата и построила надгробный комплекс (турба) в Русафе. Именно тут она хранила в тайнике деньги, отложенные на всякий случай — как говорят, 600 000 динаров{325}, и здесь ее положили на вечный покой после смерти.
Устройство хурама варьировалось, а количество его обитателей явно увеличилось, когда аппарат Аббасидов стал создавать более продуманную структуру дворца.
Существует несколько указании на количество женщин, которые могли жить в гареме вместе со слугами. Говорят, что Гарун аль-Рашид имел в своем хураме более двух тысяч певичек и служанок{326}, но согласно имеющимся записям, здесь жили примерно двадцать четыре наложницы, которые вынашивали его детей{327}. В другом источнике заявляется, что халиф середины девятого века аль-Мутаввакиль содержал четыре тысячи наложниц и имел близость с каждой из них[24]{328}. Учитывая, что он был халифом в течение четырнадцати лет, что составляет чуть больше пяти тысяч дней (и ночей){329}, а также глубоко укоренившееся мнение о том, что халиф испытывал склонность к алкоголю, подобные цифры предполагают выносливость и решимость, которую могут превзойти лишь немногие из нас. Однако поскольку эти цифры исходят от старого сплетника Масуди, который всегда охотился за сенсациями, нам следует принимать их с осторожностью.
Может показаться очевидным, что официальные жены халифов становились лидерами в хураме. по на деле такое случалось довольно редко. По мусульманскому закону халифу, как и любому другому мужчине, позволялось иметь четырех жен, если он мог одинаково хорошо их содержать. Женой Мансура была Арва, больше известная как Умм Муса. Она имела аристократическое происхождение, уходящее корнями к домусульманской династии Химьяров, правившей в Йемене. Этот брак, по-видимому, стал крупной удачей тогдашних жалких Аббасидов — ведь Мансур женился на Арве задолго до переворота, который привел его к власти.
Вероятно, Арва настояла на добрачном соглашении, по которому, пока она была жива, у Мансура не будет ни другой жены, ни наложниц. Источники говорят, что он делал много попыток аннулировать соглашение — но во всех случаях ей удавалось убедить судей поддержать контракт. После се смерти, на десятом году правления Мансура, как говорят, ему подарили сто девственниц. Однако к этому утверждению стоит отнестись скептически — мы абсолютно уверены, что два его сына от Арвы, Махди и Джафар, были единственными, кого он считал своими наследниками{330}. Кажется, позднее Мансур женился на женщине по имени Фатима, которая происходила из рода Таях и, великого героя раннеисламского периода; от нее он имел грех сыновей, но могли быть и другие. Также известно, что у Мансура имелись по крайней мере две наложницы— рабыня-курдка, чье имя в истории не сохранилось, и византийка по имени Неугомонная Бабочка; но мы знаем о них только потому, что они родили ему сыновей{331}.
24
Это неизбежно (хотя и абсолютно неуместно) ассоциируется с известным комментарием Гиббона по поводу домашнего устройства императора Горднана: