В горах северного Ирана, на южной оконечности Каспийского моря, достаточно долго существовали независимые местные княжества. Хотя внешне они выказывали послушание халифам, но во многих вопросах фактически оставались полностью независимы от Багдада. Ислам медленно распространялся в этих отдаленных регионах, а старые обычаи этих мест все еще сохранялись после того, как давно исчезли в равнинных и более урбанизированных районах Ирана. Этими княжествами правили династии, ведущие свое происхождение с доисламских времен эпохи Сасанидов, а в некоторых случаях князья даже утверждали, что принадлежат к младшим ветвям старой персидской царской династии. В любом случае местные жители очень часто продолжали отрицать догмы ислама. Поэтому когда войска Аббасидов совершали набеги в эти районы, захваченных в плен принцесс здешних династий привозили в гаремы аббасидской знати.
Именно таким образом Махди среди прочих пленников получил наложницу по имени Бахтария, которая стала матерью его сына Мансура{343}. Матерью халифа Мамуна была дочь знатного человека из Бадгиса (современный западный Афганистан), которую привезли в гарем Гаруна после самоубийства его отца. Семья матери халифа Мутасима, Мариды, происходила из далекой Согдианы в центральной Азии, хотя сама девушка выросла в иракской Куфе{344}. Может быть, не было случайным совпадением, что семья Мариды происходила именно из той части Центральной Азии, откуда ее сын впоследствии набирал свою тюркскую стражу — из которой, в свою очередь, сформировалась новая военная аристократия девятого века.
Ни одна из этих женщин не являлась супругой халифа или другого знатного лица, которому принадлежала — но их аристократическое происхождение, безусловно, было частью их привлекательности. Политические контакты в странах их происхождения могли оказаться гораздо более важным, чем это предполагают арабские писатели, — ведь эти женщины становились матерями халифов, и такое происхождение обеспечивало Аббасидам родственные связи в районах, известных своими выносливыми воинами.
Рабыни из берберов Северной Африки высоко ценились с сексуальной точки зрения, и сам великий халиф Мансур был сыном одной из них. Однако в девятом и десятом веках аристократию гарема формировали в первую очередь гречанки из Византийской империи, и именно их сыновья становились халифами. Мать Васика Каратис{345}, мать Мунтасира Хубшия{346}, мать Мухтади Курб{347} и мать Мутадида Дирар{348} — все они происходили из Византии. Матери других халифов прибыли из Ирака, хотя мать Мустаина Мухарик считают славянкой (сиклаби) — возможно, предполагая, что ее родиной является Восточная Европа{349}.
Кроме того, женщины попадали в гарем также благодаря своим талантам, музыкальным или певческим. Восьмой и девятый века были наилучшими временами для девушек, обладавших слухом и голосом. В социальной среде, где свободных женщин из уважаемых семей все больше ограничивали и прятали, певица, причем именно рабыня[25], могла принимать своего хозяина и его друзей (или, в некоторых случаях, его наложниц). Как гетеры классической Греции или гейши традиционной Японии, многие из этих девушек имели прекрасное образование, были искусны и остроумны. Вместе с мужчинами надим (веселыми компаньонами) они являлись основными носителями дворцовой культуры того периода.
Образ поющей девушки в литературных произведениях, таких, как «Книга Песен», очень живой и привлекательный. Разумеется, такая девушка красива и вдобавок имеет прекрасный голос — но она также умна, великолепно воспитана и уверена в себе, она способна поставить на место грубого или непривлекательного мужчину.
Хорошая певица могла иметь репертуар из десяти тысяч строк, «в которых нет ни одного упоминания об Аллахе, возмездии пли наказании в потустороннем мире»{350}. Они были также сексуально доступны — по крайней мере, для своих владельцев и покровителей. Джахиз, который написал эссе о певицах, описывает, как мужчины влюблялись в них, и как талантливая девушка могла дурачить нескольких мужчин одновременно, чтобы получить от них максимум. Он также описывает, как некоторые певицы теряли профессиональную независимость, если влюблялись в своих поклонников[26].
С одной стороны, некоторые из этих девушек являлись великими артистками, но с другой — все они в первую очередь были успешными куртизанками, чьи музыкальные и интеллектуальные способности обеспечивали лишь фон для наиболее эффективного обольщения. Набожные люди, безусловно, не одобряли таких женщин — но как доказывал Джахиз, использование рабынь таким образом не противоречило законам ислама.
В начальном периоде правления Аббасидов святой город Медина был, как ни странно, самым известным центром образования и обучения певиц. Обучавшихся музыке девушек обычно называют рабынями — но они вполне могли быть дочерями бедных семей, которым такое образование давало шанс выйти в люди. Некоторых продавали учителям сами родители. Нам сообщают, что иногда сам халиф прослушивал выпускниц таких школ. В некоторых случаях придворные делали поиск подобных талантов своим промыслом, в котором крутились крупные суммы денег. Подобно современным футболистам с их трансферными гонорарами, девушки продавались и перепродавались, и при каждой сделке цена постоянно возрастала. Конечные суммы могли оказаться просто невообразимыми — так, Макнуна, мать принцессы Улайи, была куплена халифом Махди за 100 000 серебряных дирхемов. Другая девушка, Басбас, стоила казне 17 000 золотых динаров. Возник даже отдельный жанр анекдотов о благоразумных визирях, твердо намеренных удерживать таких халифов, как Махди или Гарун, от проматывания неимоверных сумм на покупку привлекательных девушек.
Существовали и другие сложности. Одна из историй рассказывает о том, как Ибрахим аль-Мосули продал Гаруну рабыню по имени «Девушка с родинкой» за огромную сумму в 70 000 дирхемов. Однажды Гарун заставил ее поклясться говорить только правду, а затем спросил, было ли что-либо между нею и ее прежним хозяином. Она призналась, что было, но лишь однажды, однако любовь халифа уже обратилась в ненависть, и он отдал рабыню одному из своих слуг по имени Хаммавайх. Но Гаруну не хватало ее песен, и однажды он упрекнул Хаммавайха за то, что тот держит девушку только для себя. Он договорился, что придет послушать ее пение на следующий день. Слуга расстарался произвести на своего хозяина наилучшее впечатление, взяв напрокат массу украшений, чтобы рабыня выглядела подобающим образом. Халиф удивился, увидев такую демонстрацию богатства одним из своих слуг, но вскоре выяснил, что произошло. Как это было традиционно для подобных историй, халиф заплатил за все драгоценности и спросил, чего девушка хочет еще. Она попросила, чтобы Хаммавайху (который, по-видимому, хорошо к ней относился) дали государственную должность. Что самое замечательное в этой поистине фантастической истории — чиновник по имени Хаммавайх действительно был правителем провинции Фарс в последние годы царствования Гаруна{351}.
Даже Гарун не всегда мог позволить себе поступать так, как ему хотелось. Девушка по имени Инан была рабыней из Ямама в восточной Аравии{352}. Там ее вырастили и обучили, а потом ее купил человек по имени Натифи. Инан оказалась живой, кокетливой и талантливой, особенно когда дело доходило до импровизации в поэзии; по находчивости она могла соревноваться в стихосложении с самим Абу Нувасом — самым знаменитым поэтом своего времени. Похоже, Натифи был ужасно ревнив и, как говорят, часто бил девушку, доводя ее до слез. В то же время он отказывался расстаться с ней. Гарун настолько сходил по ней с ума, что Хайзуран начала тревожиться, как бы та не заняла ее собственное место в сердце халифа. Она попросила совета у выдающегося учителя Асмаи, который пообещал поговорить с халифом. Однажды, когда Гарун бранил Натифи за отказ продать ему девушку, утверждая, что заинтересован в ней исключительно из-за ее поэтического дара, Асмаи заметил, что если поэзия действительно все, что девушка может дать халифу, то не мечтает ли тот заняться любовью с Фараздаком — имея в виду знаменитого поэта эпохи Омейядов. Халиф рассмеялся, вероятно, поняв абсурдность своего утверждения.
25
Вопрос, была ли девушка свободна или же являлась рабыней, не всегда ясен, Согласно рассказу Джахиза, Мамун спросил девушку из свиты Зубейды, свободная она или рабыня, на что та ответила, что не знает. «Когда моя госпожа сердится на меня, она говорит, что я рабыня, когда она довольна мною, то говорит, что я свободная». По предложению халифа она написала Зубейде письмо, в котором спросила о своем статусе, и послала его голубиной почтой. Вероятно, выпал хороший день, поскольку пришел ответ, что она свободная. (Джахиз,
26
Джахиз (а кто же еще?) рассуждает о женском удовольствии от секса и о том, прилично ли женщине кричать во время соития, в рассказе, который должен отражать взгляды его времени. Он рассказывает об аристократке из Медины времен начала ислама, которой группа молодых девушек задала именно этот вопрос. Она ответила историей: «Доченьки, как-то я отправилась в паломничество с властителем правоверных Османом [халиф в 644–656 гл]. Когда мы достигли аль-Арджа, на пути назад, мой муж посмотрел на меня, а я посмотрела на него. Он захотел меня, а я захотела его, и он схватил меня как раз, когда мимо проходили верблюды Османа. Я громко закричала, когда на меня накатило то, что приходит к дочерям Адама — и верблюды, все пятьсот, разбежались. Прошли часы, прежде чем их собрали снова» (Джахиз,