Экспедиция оказалась триумфальной для Мутасима и его новой армии, неверные были убедительно повержены. Победу широко освещали и отразили даже в поэзии, включая длинную оду Абу Таммама, часто считавшуюся одним из шедевров нового, весьма вычурного стиля арабской поэзии, который вскоре стал модным при дворе.
Но не все новости были хорошими. Осада Амориона привела к выходу на поверхность кипящего недовольства военных. Похоже, коренной причиной явилось напряжение, возникшее между аристократами Хорасана, которые поддерживали Мамуна, и тюрками, выдвигаемыми Мутаснмом, которых первые считали не выше рабов. Утверждают, что некоторые из недовольных солдат говорили, что они скорее перейдут к византийцам, чем останутся под командованием «раба, сына шлюхи» вроде Ашинаса{460}.
Говорят, заговорщики планировали переворот, собираясь убить Мутасима и посадить на трон сына Мамуна — Аббаса. Согласно имеющимся источникам, конспираторы решили ударить, когда Мутасим находился в походе против Византии — видимо, надеясь успеть провернуть все в его отсутствие. Аббас тоже был участником заговора. Его торопили с действиями, когда армия двигалась через перевалы Тавра, но он проявил гибельную нерешительность, объяснив, что не хочет выступать, пока халиф не возьмет Аморион — может быть, чтобы его не обвинили в саботаже священной войны{461}.
Но к этому времени весть о заговоре уже разошлась весьма широко, назывались даже отдельные лица, которых назначили убить халифа и всех выдающихся тюркских военачальников. После сочинения Аббасом манифеста в гамлетовском стиле требовалось лишь время, чтобы шило вышло из мешка наружу. Слабое звено в цепи проявилось, когда один из офицеров, Ахмед ибн Халиль, пожаловался другому офицеру, Амру аль-Фергани, который был участником заговора, на поведение Ашинаса, под командой которого они оба служили. Товарищ заверил его, что вскоре избавится от несносного тюрка, и направил Ахмеда к человеку, который занимался вопросами конспирации{462}. Ашинас, похоже, уже подозревал обоих, поскольку они давно ворчали и просили перевода в другой отряд.
Он задержал их и посадил под домашний — вернее, палаточный арест. Офицеров охраняли, но давали им пищу, воду и постель. Они также обязаны были передвигаться в носилках, а не верхом на собственных лошадях. Против них еще не имелось явных доказательств, по вскоре положение изменилось. Амр предупредил юношу, которого очень любил, что если тог услышит тревожные звуки в палатке халифа, пусть не высовывается из своей палатки, «потому что обстановка может стать очень опасной, когда войска неспокойны». Юноша отправился к халифу и передал ему весь разговор. Амра вызвали в царскую палатку. Он попытался выкрутиться, сказав, что юноша был пьян и абсолютно не понял смысла их разговора — но его расспрашивали еще и еще, а потом передали Итаху{463}.
Ахмед тем временем запаниковал. Он послал малышка-раба выяснить, что происходит с Амром, и когда узнал, что того допрашивают, попытался превратиться в обвинителя. Он обратился к Ашинасу, заявив, что располагает информацией, которую может передать только лично халифу. Но Ашинас резко ответил, что засечет Ахмеда до смерти прямо здесь и сейчас, если. он немедленно не расскажет всего. Так история с заговором вышла наружу. Ашинас приказал двум армейским кузнецам сковать кандалы.
Тем временем главное доверенное лицо Аббаса, Харит ас-Самарканди, был допрошен самим халифом и вскоре признался во всем. Теперь и Аббас оказался под арестом. Мутасим обращался с ним по-доброму и позволил ему поверить, что его простили. Аббас даже позавтракал с халифом, а затем вернулся в свою палатку. Вечером Мутасим пригласил его снова; они сидели рядом, и халиф усиленно подливал ему вино. Вскоре Аббас выдал монарху имена всех, кто обещал ему поддержку.
Как только победоносная мусульманская армия вышла через Киликийские ворота на равнины северной Сирии и Ирака, Мутасим дал себе волю и провел чистку среди заговорщиков почти со сталинской жестокостью. Он безжалостно преследовал всех командиров, которые были вовлечены в заговор; их арестовали и казнили с изобретательностью, которая доходила до настоящего садизма. Аббас тоже обнаружил, что дни его попоек с халифом закончились. Когда он со своим конвоем достиг Манбиджа в северной Сирин, его спросили, что он будет есть, и предложили деликатесные, но соленые блюда; когда же затем он попросил пить, ему отказали. Его завернули в войлочное одеяло, и очень скоро он умер{464}.
Амра аль-Фергани довезли до Нисибина в северном Ираке. Мутасим разбил свой лагерь в саду и позвал хозяина, чтобы тот выкопал яму глубиной в человеческий рост. После того, как хозяин начал копать, Мутасим послал за Амром. Когда привели пленника, халиф сидел в саду, перед ним стояло несколько чаш с вином. Халиф ничего не сказал прямо, но приказал тюркской страже раздеть офицера и выпороть его. Когда хозяин сада подошел сказать, что яма готова, Мутасим приказал, чтобы Амра напоследок избили дубинами, утащили к яме и бросили зуда. Амр не издал ни звука. Затем его засыпали землей{465}.
Ахмеда ибн Халида привезли назад в Самарру, где посадили в крытую яму, но хлеб и воду ему спускали. Однажды Мутасим спросил Ашинаса, который держал Ахмеда под стражей, как он там. Получив ответ, он лишь сказал: «Этот молодец, должно быть, растолстел при таких условиях». Не требовалось переспрашивать — Ашинас приказал заполнить яму водой, чтобы Ахмед утонул. Но вода ушла через песчаную почву, и Ахмеда передали палачу{466}.
Более семидесяти офицеров были убиты различными изощренными способами{467}. Безжалостность и жестокость производили огромное впечатление на заключенных — но ясно также, что о судьбе пленных широко оповещали, и рассказы об их страданиях дошли до нас из множества источников. Намерения были ясны — наказать виновных или подозреваемых в заговоре, а также распространить ужас в среде тех, кто мог представлять собой опасность для режима. Вероятно, здесь крылась неуверенность почти на грани паранойи — как халифа, чей приход к власти был как минимум сомнительным, так и маленькой группы солдат и чиновников, которые удачно заняли ключевые посты в исламском государстве.
Оставался одни человек, который был чужаком в этой тесно увязанной группе — Афшин, принц Ушрусана. Был ли он действительно вовлечен в заговор против халифа или же, что кажется более вероятным, просто оказался окружен врагами, мы уже никогда не узнаем. Халифу докладывали, что Афшин собирается отравить его, или что он намерен сбежать в Ушрусан через земли хазар к северу от Кавказа, захватив мною денег, или что он состоял в изменнической переписке с Мазьяром, восставшим принцем Табаристана. Множество различных доносов в итоге родило подозрение халифа. Ясно одно — тюрки ненавидели Афшина, а он относился к ним с презрением, как аристократ к бывшим рабам. И, что сделало его положение еще хуже, он поссорился с Тахиридами, которые могли бы стать для него естественными союзниками, так как они подозревали его, справедливо или нет, в посягательствах на должность наместника Хорасана.
Поэтому, несмотря на все его выдающиеся способности полководца, Афшин оказался под судом. Некоторые детали этих драматических событий сообщает нам Табари, также они изложены в ряде других источников{468}. Враги Афшина задумали показать, что он предал халифа, более того, что он является вероотступником, человеком, отрекшимся от ислама. Естественно, наказанием за вероотступничество в то время (да и по сей день) должна была стать смерть.
Судебное заседание было закрытым и проходило во дворце Мутасима. Главным обвинителем был новый визирь Мухаммед ибн аль-Зенят, сын торговца маслом, он собрал целую вереницу свидетелей, чтобы доказать обвинение.
Первыми были вызваны два человека в отрепьях, которые открыли свои спины, чтобы показать, как их исполосовали.
— Ты знаешь этих людей? — спросили Афшина.
— Да, один муэдзин, а другой имам. Я отвесил каждому по тысяче ударов, потому что у меня имелось соглашение с местными правителями о том, что каждый житель будет иметь право отправлять обряды своей веры. Эти два человека захватили языческий храм, выбросили идолов и превратили его в мечеть. Поэтому я наказал их тысячей ударов.