Сын Васифа Салих все еще пытался найти средства для тюрков. Он решил, что правительственные секретари намеренно прячут деньги, которые предназначались войскам. В четверг 19 мая 869 года дело дошло до самого верха. Халиф лег поздно, а когда проснулся в полдень, то вызвал секретарей во дворец на встречу. Салих напал на них, и возник дикий гвалт. Когда тюркские войска ворвались во дворец и арестовали несчастных министров, халиф успел сбежать в свои личные покои. Пленников избили и уволокли, надели на них тяжелые цепи, но все усилия выколотить из них деньги ни к чему не привели: денег просто не было{567}.
По мнению рядовых тюрков, халиф, который не может платить жалованье, вообще никому не нужен. Они решили дать Мутазу последний шанс: если он выплатит им жалованье, они убьют для него Салиха ибн Васифа. Это было соблазнительное предложение, но у Мутаза не лежал на столе чек. Он послал за своей матерью, грозной Кабихой, которая ответила (как оказалось, неправду), что ей нечего дать. Это стало концом пути для молодого халифа. 11 июля 869 года солдаты пришли за ним. Перепуганный криками приближающихся войск, он стал искать убежища в личных покоях. Тюрки потребовали, чтобы он вышел к ним. Халиф ответил, что вчера принял лекарство, от которого у него понос. Он сегодня уже двенадцать раз был в туалете и поэтому слишком слаб, чтобы выйти. Если они не верят ему, то могут прислать представителя, чтобы тот убедился сам.
Но солдат не интересовали отговорки. Его вытащили из покоев и, вероятно, избили дубинками. Когда халиф появился на людях, его рубашка была порвана в нескольких местах, а на плечах виднелись следы крови. Его поставили босиком на солнцепеке во дворе дворца. В Самарре наступил полдень. На беспощадной летней жаре несчастный Мутаз пытался облегчить положение ног, поднимая то одну, то другую с горячей земли. Тюрки продолжали бить его по голове и оскорблять. Под конец они устали развлекаться, его снова утащили внутрь, где заставили написать акт отречения и расписаться. В бумаге говорилось, что Мутаз понял, как не подходит для поста халифа и насколько будет лучше для мусульман, если он откажется от власти. Теперь халиф сделал эго легко и без принуждения{568}. Акт оговаривал безопасность для сестры халифа, его матери и маленького сына, но не для самого Мутаза. Несмотря на очевидно фальшивое уверение, что халиф действовал по доброй воле, документ был юридически заверен — никто не мог бы противостоять давлению грубой военной силы.
Затем свергнутого халифа увели и три дня не давали ему еды и воды. Даже когда он попросил таток воды из колодца, ему отказали. Наконец, вечером 16 июля Мутаза, жалкого и одинокого, заперли в маленьком кирпичном подвале и закрыли дверь. На следующее утро он оказался мертвым. Затем был разыгран обычный циничный спектакль: члены семьи Аббасидов и военачальники явились, чтобы свидетельствовать, что на теле покойного нет следов насилия. Наконец, его положили рядом с братом Мунтасиром в удаленной части дворца Джавсак.
Нового халифа подыскали очень быстро. Можно подумать, что после ужасной судьбы Мутаза ни один человек не решится принять это поистине смертоносное звание. Однако новый кандидат был уверен, что справится лучше предшественников и восстановит халифат в его прежней славе. Мухтади, сын халифа Васика, и таким образом, кузен Мунтасира и Мутаза, был относительно пожилым во время возведения на трон — ему уже исполнилось тридцать восемь лет. Это был невысокий лысеющий человек, коренастый, с широкими плечами и высоким лбом. У него были синие глаза, унаследованные, вероятно, от матери-гречанки, и длинная борода; его лицо постоянно сохраняло суровое выражение{569}.
Мы не знаем, почему среди множества принцев Аббасидов выбрали именно его. Не исключено, что он выдвинул себя сам, представив свою программу существования халифата. В любом случае двор Мухтади резко отличался от двора его предшественников. Там не было ни вина, ни музыкальных инструментов, ни каких-либо фривольностей. Певцов обоего пола изгнали из Самарры, львов, которых содержали во дворце халифа, убили, а собак увели{570}. Его семья обязана была жить жизнью набожных аскетов. Мухтади хвастался, что, в отличие от Мутаза,
у меня нет матери, которая каждый год требует сумму в десять миллионов дирхемов на содержание своих рабынь, евнухов и прихлебателей. А что касается меня и моих детей, нам нужно только на еду и немного для моих братьев, у которых сейчас трудные времена{571}.
Новый халиф также намеревался серьезно относиться к своим общественным обязанностям. Он лично сидел каждую неделю в суде мазалим, предназначенном для разбора жалоб, принимая прошения от граждан как справедливый и доступный монарх. Он надеялся и верил, что такая политика выстроит доброжелательные отношения между простыми мусульманами, и это поможет избавиться от тирании тюркских военных. Возможно, со временем он бы и преуспел, но финансовый кризис и продолжавшиеся требования солдат подхлестнули дальнейшие события.
В драмах, которые трясли халифат всю осень 869 года, а также весну и начало лета 870 года, участвовало несколько игроков. Это были рядовые тюрки, обосновавшиеся в кварталах Дур и Карх в Самарре. Их было лишь около пяти тысяч, но они были хорошо вооружены и решительно настроены. Их главным желанием было то, чтобы им стабильно платили. Тюрки были начеку, опасаясь, что их заменят другими войсками, например, североафриканцами, и быстро сообразили, что тюркские офицеры обманывают их. Эти офицеры были уже вторым поколением людей, первоначально служивших Мутасиму, среди них особенно выделялись Муса, сын Буги Старшего, и Салих, сын Васифа; оба участвовали в убийстве Мутаввакиля девять лет тому назад, но теперь владели огромными поместьями и собственными домами. Существовали еще гражданские администраторы, персы и арабы, которых тюрки — как офицеры, так и рядовые, — подозревали в присвоении денег, по праву принадлежавших им.
Мухтади стал халифом 11 июля 869 года, а в начале сентября его правление уже находилось в кризисе. В последние дни Мутаза жестокий убийца Салих ибн Васиф, отчаявшись найти деньги для тюрков, захватил несколько самых важных чиновников, чтобы попытаться выколотить деньги из них. Теперь он начал их пытать. Как ни странно, но у нас есть запись того, что происходило, сделанные самим палачом, человеком по имени Душаби, и когда их читаешь, кровь стынет в жилах. Из этих записей становятся очевидными жестокая радость, которую получал этот человек от причинения боли, и его презрение к отсутствию способности переносить эту боль, выказываемое несчастными жертвами.
Работой Душаби было не убить этих людей (во всяком случае, пока), а вытрясти из них любые оставшиеся средства. Он заявил первой своей жертве, Ахмеду ибн Израилу, что «смерть в этой жизни и муки и бесчестие в следующей — вот твоя судьба, если не будет тебе прощения и милосердия от Аллаха и снисходительности со стороны твоего халифа». Для Ахмеда единственным способом получить это прощение было выдать любые деньги, которые он мог бы иметь. Когда слов оказывалось недостаточно, Душаби требовал принести бичи и приказывал Ахмеду стоять на солнце. «Я с жаром кидался на него, хотя успех мог ускользнуть из моих рук, если бы он проявил немного мужества и стойкости». В конце концов Ахмед согласился написать обязательство на 19 000 динаров, которых у него, скорее всего, и не было, и на время его оставили в покое.
Следующий человек, Абу Нух (Нон) был обращенным из христиан, поэтому Душаби смог обвинить его в сохранении в глубине души старой веры и в осквернении мусульманских женщин; «Абу Нух на это ничего не ответил, такой слабый, несчастный человечек». Третий, Хасан ибн Махлад, «уже был слабым и раздавленным», и Душаби издевался над ним, говоря, что человек его положения не имеет права производить впечатление робкого и несостоятельного. В конце концов Хасан подписал обязательство на крупный драгоценный камень, стоивший 30 000 динаров.
Их суровые испытания еще далеко не закончились. Хасана отослали назад в тюрьму, но 8 сентября двух других поставили перед Салихом ибн Васифом в общественных воротах дворца. Каждый получил пятьсот ударов плетью — палачи по очереди наносили два удара и отходили в сторону, пока их товарищи наносили два следующих. Наконец их протащили по улицам на спинах ослов-водоносов, посаженными лицом к хвосту с выставленными всем на обозрение исполосованными спинами. Оба, и Ахмед, и Абу Нух, умерли еще до окончания этой ужасной процессии.