— Сегодня на завтрак у меня было яблоко.
— Рис.
— Я был занят.
— Рис.
Он отложил вилку, губы дернулись в улыбке.
— Фейра.
Я скрестила руки на груди.
— Никто не может быть на столько занят, чтобы не поесть.
— Ты волнуешься.
— Волноваться — это моя работа. И кроме того, ты тоже много волнуешься. Даже из-за более банальных вещей.
— Твои месячные не были банальной вещью.
— Мне было немного больно…
— Ты лупила по кровати, словно кто-то тебя рвал изнутри.
— И ты вел себя, словно властная курица-наседка.
— Я не видел, чтобы ты кричала на Кассиана, Мор или Аза, когда они беспокоились о тебе и хотели помочь.
— Они не пытались кормить меня с ложечки, как инвалида!
Рис усмехнулся, заканчивая с едой.
— Я буду регулярно есть, если ты позволишь мне дважды в год превращаться во властную курицу-наседку.
Точно… потому что мой цикл так отличался в этом новом теле. Исчезли ежемесячные неудобства. Я считала это подарком.
До двух месяцев назад. Когда это случилось впервые.
Вместо этих ежемесячных человеческих неудобств была одна из двух в году, недель агонии, разрывающей живот. Даже Маджа, целительница Риса, не смогла особо помочь. В течение той недели были моменты, когда боль, от спины и живота до моих бедер и моих рук, стреляла, словно живыми молниями. Мой цикл никогда не проходил приятно, во время той жизни, и действительно были дни, когда я не могла встать с кровати. Казалось, что полученная сила Фейри поможет справиться, но нет. Совершенно нет.
Мор мало, что могла предложить, кроме сочувствия и имбирного чая. По крайней мере, это только два раза в год, утешала она меня. Это лишь с подвигло меня еще сильнее стонать от боли перед ней.
Рис оставался со мной все время, гладил мои волосы, менял пропитанные потом одеяла, даже помогал мне купаться. Кровь — это всего лишь кровь, все, что он сказал, когда я возразила ему снимая грязное нижнее белье. Я была едва в состоянии двигаться в тот момент, не хныкая, поэтому сказанные слова не казались серьезными.
Как и последствия этой крови. По крайней мере, противозачаточный напиток, который он давал мне, работал. Но зачатие среди Фейри было таким редким и трудным, что я иногда задавалась вопросом, вдруг отложив это до момента, пока я не буду готова, в конечном итоге выйдет мне боком.
Я не забыла, как выглядел Косторез, кем он мне показался. Я знала, что и Рис тоже не забыл.
Но он не давил и не спрашивал. Однажды я сказала ему, что хочу пожить с ним, испытать прелести жизнь с ним, прежде чем у нас появятся дети. Я все еще придерживалась своих слов. Было так много дел, наши дни настолько загружены, что даже некогда думать о ребенке, моя жизнь прекрасна, это было благословением и я была готова терпеть агонию дважды в год. И помоги Мать, моим сестрам с этим тоже справится.
О рождаемости у Фейри я никогда не говорила и не обсуждала с Нестой и Элейн, это было как-то не ловко, мягко говоря.
Неста только смотрела на меня в немигающем, холодном свете. Элейн краснела, бормоча о непристойности таких вещей. Но они были превращены почти полгода назад. Цикл приближался. Совсем скоро.
Мне нужно было найти способ убедить Несту послать сообщение, когда это начнется. Черт возьми, я бы позволила ей пережить эту боль в одиночку, хотя и не была уверена, что она бы справилась.
Элейн, по крайней мере, была бы слишком вежлива, чтобы отправить Люсьена, когда он захотел бы помочь. Она и в обычный то день была слишком вежлива, чтобы отправить его. Она просто игнорировала или едва говорила с ним, пока он не получил видимый намек и не ушел. Насколько я знаю, он не оставался поблизости с момента окончания последней битвы. Элейн же ухаживала за своими садами, молча оплакивая свою потерянную человеческую жизнь. Оплакивая Грейсена.
Как Люсьен выдерживал все это, я не знала. Не то, чтобы он проявлял интерес к преодолению разрыва между ними.
— Где ты витаешь?
Спросил Рис, выпивая вино и убирая поднос.
Если бы мне захотелось поговорить, он бы послушал. Если бы мне захотелось помолчать, он бы молчал в ответ. Это была наша негласная сделка с самого начала — слушать, если другому это нужно, и давать личное пространство, когда оно потребуется. Он еще рассказывал мне все то, что происходило с ним, все, что он видел под горой. Были ночи, когда я целовала его слезы, одну за другой.
Этот вопрос, однако, не казался столь сложным для обсуждения.
— Я думала об Элейн, — сказала я, прислонившись к краю стола. — И Люсьене.